– Так что произошло?

Он снова присвистнул и вытащил сигареты.

– Это Фабиан говорил или ты?

По-прежнему молча он предложил ей пачку, но она покачала головой и вытащила свои сигареты.

– Тебе не хочется говорить, да?

Он вдруг побагровел, словно бы нечто мучительное вдруг поселилось в нем, и Алекс подумала – лучше бы ей было промолчать.

– Мне очень жаль, прости.

Он щелкнул зажигалкой и уставился на язычок пламени, пляшущий на сквозняке; он смотрел на него так пристально, словно ожидал – вот-вот из пламени появится джинн и придет ему на помощь.

– Очень странно, – неожиданно сказал он.

В первый раз Алекс заметила, как он устал и измотан: кожа складками висела на лице, как выжатое белье на веревке.

– Что ты имеешь в виду?

Пожав плечами, он ничего не ответил.

– Ты помнишь, что писал в своей последней книге?

Он с силой затянулся и уставился куда-то в пространство; Алекс поежилась: струйки дыма вокруг его лица напомнили ей вдруг виденную однажды картину: желтые, болезненные лица курильщиков опиума в каком-то притоне.

– Ты писал, что все мы заложники наших генов. – Ни малейшего отклика. – Ты писал: мы не в силах сопротивляться заложенной в нас программе и не можем изменить ее; единственная свобода, которой мы обладаем, – это возможность не соглашаться с ней. – Он медленно склонил голову. – Эта программа создается для нас в момент зачатия, в силу случайного набора генов в сперматозоиде отца и яйцеклетке матери. В эту долю секунды и определяется все, что будет унаследовано или отброшено от каждого из родителей. Так?

Повернувшись, он рассеянно посмотрел на нее.

– Ты унаследовал способности своего отца, но не хочешь признаться в этом.

Он отвел от нее взгляд и снова уставился куда-то в пространство.

– Пожалуйста, объясни мне, Филип, прошу тебя, объясни, что произошло.

– Это всего лишь теория, вот и все, – сказал он, не глядя на нее. – Чистая теория, девочка. Доказательств не существует.

– Даже в генной инженерии?

– Это совсем иная сфера.

– Но я ведь права, не так ли?

Он смотрел в пол.

– Может быть, – тихо сказал он. – Но это нечто другое. Цвет твоих волос, форма носа определяются генами. Психические способности – это нечто иное… – Он пожал плечами. – Скорее всего, некий дар.

– Значит, интеллект не передается с генами?

– Конечно же передается.

– А я всегда считала, что интеллект – это и есть дар.

– Отнюдь.

– А как насчет поведения? Оно тоже передается с генами?

– В определенной степени.

– Так почему же не психические способности?

Он быстро взглянул на нее и отвел глаза.

– Почему ты не хотел заходить в дом? Что произошло?

– Все это штучки-дрючки, девочка; понятия не имею, откуда берутся все эти духи, эти голоса, как они себя проявляют. Мы можем воспринимать только узкий спектр видимого света, слышать в узком спектре звуковых колебаний. Может, умирая, мы оставляем отпечатки каких-то колебаний, и некоторые люди способны улавливать их и воспроизводить. Это не значит, что они по-прежнему тут существуют – они пребывают в каком-то ином мире… да и вообще все это не имеет значения.

– А что же имеет значение?

– То, что они оставляют отпечатки, подобно фотографиям. Вся штука в том, чтобы видеть их. – Он покачал головой. – Может, все мы обладаем такими способностями, но не знаем, как ими пользоваться; некоторые ими пользуются и молчат всю жизнь; другие становятся медиумами и… прекрасно морочат людям голову. – На лицо его стали возвращаться краски, он посмотрел на Алекс. – Тебя мне обманывать не хотелось бы.

– Обманывать меня?

Он задумался, прежде чем ответить.

– У меня было ощущение, что я могу отыскать Фабиана, но пойдет ли это тебе на пользу? Копаться во всем этом, дарить тебе ложные надежды, что он где-то тут…

Она пристально посмотрела на него, наклонилась вперед и потушила сигарету, удивившись, как быстро та догорела.

– Ты врешь, Филип, – сказала Алекс.

– Я не вру, девочка. Просто я стараюсь изъясняться на понятном английском языке.

– Будь все так, как ты говоришь, ты не был бы так испуган. Что-то тебя привело в ужас. Что?

Он покачал головой:

– Ты это все себе вообразила; так всегда бывает, когда люди начинают копаться в подобных вещах.

– Филип, – сказала она, не сводя с него глаз, – пожалуйста, посмотри на меня. Ты мой друг. Ты действительно собираешься убедить меня, что если уж существуют такие вещи, как отпечатки, что остаются после нас, то после двадцати одного года, которые Фабиан провел на земле, все, что от него осталось, – это лишь два слова? «Здравствуй, мама»? Перестань изворачиваться и скажи мне правду.

Он поднял стакан с виски и стал внимательно изучать его; потом погонял виски по стенкам стакана, принюхался к нему и снова стал пристально рассматривать стакан, будто отыскивая на нем фирменный знак. Наконец, не глядя на нее, он заговорил:

– Вполне возможно, что в твоем доме кто-то обитает. Какое-то зло.

По спине у нее прошла влажная дрожь. Алекс поежилась и сделала глоток бренди, по вкусу оно напоминало сухой лед. Она резко отставила стакан – во рту у нее горело; она обвела взглядом комнату, закрыла глаза и постаралась сосредоточиться.

– И конечно, если кто-то присутствует, то это Фабиан?

– Те, кто… кто верит во все это, придерживаются мнения, что зло может обретать разный облик: оно может преследовать жертву, погруженную в печаль, оно может воспользоваться ее слабостью, нежеланием смотреть в лицо истине.

– О чем ты говоришь?

– О жуликоватых духах, девочка. И теперь, можно предположить, один из них крутит тебе голову, пытаясь делать вид, что он – твой сын.

Алекс, дрожа, долго смотрела на него и молчала; ею владело отчаяние; она смотрела на него так, словно он был последним ее прибежищем в долгих скитаниях, единственным клочком суши в безбрежном океане.

– Для чего ему это? – спросила она наконец.

– Порой души пытаются вернуться.

– И им удается?

– Есть некоторые свидетельства, что они могут овладеть человеком и подчинить его своему влиянию. И с добрыми целями, и… злыми. – Он мрачно усмехнулся.

Алекс покачала головой:

– Ты поражаешь меня: такой циник – и вдруг… Я-то невежда… а ты знаешь столько… порой кажется, у тебя, как на сцене, сто задников.

Он улыбнулся.

– Вот уж нет, господи. – Он покачал головой. – Не переоценивай меня, девочка.

– Почему они пытаются вернуться?

Он покрутил стакан и взглянул на Алекс. Потом обвел взглядом комнату, опять уставился на стакан, продолжая крутить его в ладонях. Наконец он поднял на нее взгляд; его лицо отражало тяжелые раздумья. Слова падали медленно и неохотно, словно преодолевая сопротивление.

– Потому что у них здесь есть незаконченные дела.

У Артура Дендрета была остроконечная бородка и столь же остроконечный череп; он передвигался по кабинету короткими четкими шажками, как бы подчиняясь заложенной программе.

Каждый квадратный дюйм пола и все полки в кабинете были завалены пачками бумаг и документов, кипами растрепанных справочников, на стенах висели холодные, безжизненные гравюры времен Регентства, которые ровно ничего не говорили о хозяине кабинета. Стол миниатюрного Артура Дендрета был огромен и почти полностью пуст. Обширное пространство зеленой кожи занимали аккуратный блокнот, увеличительное стекло и фотография в рамочке – портрет женщины с серьезным лицом.

– Садитесь, пожалуйста. – Он снял пенсне, укоризненно взглянул на него и водрузил на место. Положив обе руки на блокнот, прищурился, глядя на Алекс, и одарил ее широкой, едва ли не дурашливой улыбкой.

Некоторое время она смотрела на его яркий клетчатый пиджак и шерстяной галстук какого-то неопределенного цвета.

– Мне говорил о вас Филип Мейн.

– А, да. – Его лицо сморщилось, как губка, он яростно замигал и вскинул руку жестом, каким подзывают такси. – Свитки Мертвого моря. Очень интересно. Думал, что-то извлечет из них со временем, но, конечно, зашел в тупик; как всегда со свитками, вам не кажется?