Мейн встал и направился к дверям.

– Блэк! – Пройдя по коридору, он увидел, что собака стоит, не сводя взгляда с лестницы. И снова раздалось низкое рычание. – В чем дело, малыш?

Пес не обратил на него внимания.

– Там наверху ничего нет, малыш.

Мейн удивленно уставился на собаку, начиная испытывать какое-то смутное беспокойство. Повернувшись, он сделал несколько шагов и зашел в туалет под лестницей. Закрыл двери, включил свет и поднял крышку сиденья. Он поймал себя на том, что его бьет дрожь. Тут было холодно, как в холодильнике. Он взглянул на четкие черно-белые разводы обоев и заметил, что они отливают сырым блеском; провел пальцем по стене и увидел, что тот стал влажным. Он стал разглядывать его; казалось, пока он тут стоял, температура еще понизилась. Над его правым ухом раздался резкий, как пистолетный выстрел, треск; он увидел тень и инстинктивно дернулся. Целая полоса обоев отделилась от стены и упала на него. Он отвел ее рукой, и полоса опустилась на пол у его ног; другая полоса обоев прямо перед ним начала медленно сползать вниз. Мейн потушил свет и выскочил, плотно прикрыв за собой дверь. Несколько секунд он стоял в коридоре, пытаясь понять, не привиделось ли ему все это, потом взялся за дверную ручку, но передумал, резко повернулся и вернулся в кухню.

Алекс посмотрела на него с беспокойством:

– С тобой все в порядке?

Он промолчал.

– Ты как будто взволнован.

– У тебя давно эта сырость в туалете?

– Сырость? Какая сырость?

– Обои просто пропитаны влагой, они отклеиваются от стены.

Он увидел, что Алекс нахмурилась.

– Не может быть. Дом сух, как старая кость.

– Может быть, где-то протекает труба?

– Утром вызову водопроводчика.

– Я сам гляну, возможно, там какая-нибудь ерунда. – Он снял пиджак и повесил его на спинку стула.

– Я сделаю кофе, – сказала она ему вслед.

Неся кофе в гостиную, она слышала, как Мейн поднимается наверх. Блэк сидел у входных дверей.

– Привет, малыш! – сказала она. – Хочешь выйти?

Бультерьер не обратил на нее внимания.

Алекс опустила поднос, вынула из плеера «Дона Джиованни» и поставила композицию Моцарта. На бюро она увидела стопку нераспечатанных писем и, подойдя, стала перебирать их. Почерк на одном-двух конвертах показался ей знакомым, но она не могла заставить себя вскрыть их. «Только не сейчас, – подумала она, – потом, когда я снова обрету силы»; на мгновение она усомнилась, вернутся ли они когда-нибудь к ней. Наполнив чашку, Алекс села на диван.

Мейн вошел в комнату, вытирая ладони о брюки.

– Черного или с молоком?

– Черного, пожалуйста.

– Нашел, в чем проблема?

– Нет.

– Но все равно спасибо.

Он сел рядом с ней и начал задумчиво тянуть кофе.

– Завтра принесу кое-какие инструменты. Подниму половицы; может, утечка где-то в сочленении труб.

– А я и не знала, что ты такой мастер.

– У всех есть скрытые таланты.

– Можешь написать книгу на тему «Сделай сам».

– Слишком большая нагрузка, такое руководство да еще книга о происхождении жизни.

– Не говоря уже о поэзии.

Алекс почувствовала, как Филип внезапно напрягся и бросил взгляд за ее плечо.

– Все в порядке? – Она поймала себя на том, что тоже поворачивается – ею овладевало беспокойство, Филип нахмурился – ему было явно не по себе. Она слушала музыку и молчала. Постепенно он расслабился и, поставив чашку, мягко положил руку ей на плечо. Алекс слегка откинулась назад, нежно прильнула к нему, ощущая какое-то странное чувство неловкости. Она поежилась.

– Это «Фигаро»?

– Да. Отдельные партии, Моцарт такой разный…

Ей хотелось говорить, спорить, лишь бы слышать его голос, лишь бы избавиться от непонятного страха, захлестнувшего ее. Сегодня к вечеру те воскресные кошмары снова вернутся, подумала она.

– Ты все молчишь.

Он вскинул брови.

– Пенни за каждую твою мысль.

– На этом не разбогатеешь: как мой литературный агент, ты должна была бы это знать.

Она рассмеялась и замолчала, слушая музыку. Рассыпался в трелях французский рожок – вот типичный Моцарт, веселый и стремительный. Невольно она стала отстукивать ногой ритм, чувствуя, как в такт музыке подрагивают пальцы Мейна у нее на плече.

– О господи, – вздохнула она, – ну почему все это должно было случиться, ну почему?

– Гм…

– Так ты объясняешь происхождение жизни?

– Что?

– Гм, – передразнила она его.

Алекс почувствовала, как он наклонился вперед, услышала звяканье поставленной на стол чашечки.

– Ты оправишься, старушка; только для этого потребуется время, много времени. Хотел бы я дождаться, когда это произойдет.

У нее появилось импульсивное желание сказать ему: «Ты дождешься!», неожиданно ее охватило странное волнение, и она почувствовала прилив бодрости. Алекс сделала глоток кофе.

– Знаешь, просто смешно… мое настроение меняется несколько раз в час. Как на качелях – то вверх, то вниз.

Он кивнул:

– Какое-то время так и будет.

Она отвела взгляд.

– Ты что, специалист по любому вопросу?

– Да нет, честное слово, нет. Просто невежество – опасная штука.

– Значит, ты знаешь все?

Его рука сжала ее плечо.

– Нет, слава богу, нет. – Несколько секунд он сидел молча. – У меня в школе был учитель, этакий напыщенный маленький человечек, который с большим самодовольством рассказывал нам, что он никогда не водил машину и не знает, как это делается. Зато великолепно умеет управлять паровозом.

Алекс улыбнулась.

– Он водил его в 1926 году во время всеобщей забастовки от Кингс-Кросс до Эдинбурга, без остановки. И утверждал, что ему по-прежнему принадлежит неофициальный рекорд скорости на этой трассе.

– Жизнь полна странных маленьких людей, делающих странные маленькие вещи. – Она увидела лицо Мейна совсем близко, заметила оспинки на побледневшей скуле, рыжую щетину его усов; удивившись, она дернулась и почувствовала мягкое прикосновение щетины к ее носу, к ее губам, его голубые широко раскрытые глаза расплывались перед ней – словно глаза дантиста, когда ты сидишь у него в кресле, подумала она.

И вдруг его лицо изменилось, и она увидела перед собой Фабиана.

– Нет! – вскричала Алекс, резко откачнувшись назад. – Нет!

Лицо Фабиана расплылось и исчезло, и она увидела, как Мейн потрясенно смотрит на нее, на мгновение оцепенев, затем на его лице появилось смущенное, застенчивое выражение.

– Прости, – робко сказал он. – Я… м-м-м…

Она продолжала смотреть на него широко раскрытыми глазами, ее била дрожь. Алекс видела Фабиана так ясно, так живо. В нем было что-то трогательное и в то же время глубоко омерзительное. Господи, какие странные шутки играет с ней воображение.

– Прости, Филип, – сказала она. – На самом деле я… ну, не знаю… я не готова. – Она почувствовала, как его рука соскользнула с ее плеча; он наклонился вперед, поставил локти на колени.

– Нет, это моя ошибка, только моя, – сказал он. – Ты всегда казалась мне… такой потрясающе привлекательной, что я… я… – Он выпрямился и улыбнулся добродушной, растерянной улыбкой.

– Думаю, мне лучше пойти спать, – сказала она.

Он взглянул на часы:

– О господи, как поздно. – Он неторопливо поднялся, снова огляделся, и она увидела, что он испуган. – С тобой все будет в порядке?

Алекс кивнула и сделала гримасу.

– Должно быть, почему бы и нет?

Мейн направился в холл. Ну и холодина… Он потер руки и зашел в кухню. А тут и вовсе мороз. Он осмотрелся: может быть, и здесь отсырели стены или же то было всего лишь его воображение? Неожиданно Мейн почувствовал себя очень неуютно – дом не принимал его, он приказывал ему уходить. Мейн с подчеркнутой медлительностью снял пиджак со спинки стула и натянул его, после чего опять осмотрелся. Холод пронизывал его до костей. Он коснулся стены и провел по ней пальцем сверху вниз; палец остался сухим. С трудом сдерживая сотрясавшую его дрожь, он поднял глаза к потолку, затем подошел к дверям, повернулся и в последний раз окинул взглядом кухню.