— В деревню, — сказал он.

Дженкинс перестал жевать. В сумеречном утреннем свете он только сейчас обратил внимание на напряженно-взволнованное лицо Браника. Тот выглядел расстроенным и хмурым.

— Что случилось, Джо?

— Мне кажется, вечером там что-то произошло. — Браник произнес это тихо, почти шепотом, как молитву. — Что-то плохое. Очень плохое. — Он взглянул через плечо на Дженкинса.

Дженкинс опустил стекло на окне и выбросил на улицу недоеденное яблоко. В последние несколько недель он тоже чувствовал приближение чего-то плохого — так начинают ныть кости в преддверии гриппа. Но тут боль сосредоточивалась не в теле, болело что-то внутри, что-то, составлявшее самую его суть, заботливо выпестованную годами сидения на церковной скамье в баптистской церкви, — в душе зрело беспокойство.

— Почему? — услышал он собственный вопрос, хотя и понимал, что уместнее было бы спросить: «Что произошло?» И то, что он спросил иначе, тоже вызывало беспокойство.

— Из-за твоих докладов, Чарли, — сказал Браник. — Твои доклады всех взбудоражили.

Дженкинс почувствовал, как внутренности его обдало жаром, как от волнения деревенеют руки и ноги. Покосившись на него, Браник вновь устремил взгляд в лобовое стекло и заговорил, словно обращаясь к какой-то тени на автостраде:

— Они ведь так убедительны, — сказал он. — Ты делал их такими чертовски убедительными.

Чарльз Дженкинс сел в постели, не сразу поняв, что происходит. Звонили — звонил его мобильник. Он взял его с ночного столика, на ламинированной поверхности которого кто-то вырезал: «Д. С. — минетчица», и быстро открыл.

— Алло? Алло... Черт!

Щелкнув, он закрыл телефон, встал и принялся мерить шагами комнатушку. Рубашка была влажной, ладони — липкими. Под сгибами пальцев и под коленками ныло, словно температура вдруг упала, а тело пощипывало и пробирало холодом. Убогий номер мотеля вызвал внезапный приступ клаустрофобии, и он ухитрился приоткрыть окно, несмотря на несколько слоев присохшей краски на раме, и высунуть голову в отверстие. Дышал он ртом, чтобы не так чувствовался запах гниющего мусора и мочи, которым пропах проулок под окном.

Покинув квартиру Слоуна, они с Алекс постучались к нескольким из его жильцов. Те, кто пожелал говорить, открыли им много интересного. Сказанное навело их на след детектива Фрэнка Гордона.

Гордона они нашли в его кабинете полулежащим в кожаном кресле; рука его была на перевязи, настроение — хуже некуда. В воскресное утро Гордон выглядел так, как если б то был вечер пятницы. Красные прожилки делали белки его глаз похожими на дорожную карту — глаза молили об отдыхе. Лицо детектива было живой иллюстрацией переутомления. На плаву его удерживали сейчас лишь таблетки обезболивающего, запиваемые глотками холодного кофе, ноги Алекс, на которые он пялился, ритмично покачиваясь в кресле, и удовлетворение собственной проницательностью — как он и подозревал, дело Слоуна оказалось не таким простым, как это изображал сам Слоун. Визит агентов ЦРУ был тому подтверждением.

Опыт подсказывал Дженкинсу, что копы больше любят рассказать хорошую историю, чем держать ее про запас. Гордон не был исключением.

Спустя час Дженкинс выведал у него три важные вещи: Слоун жив, хотя где он находится в настоящий момент, Гордон не знает. В квартире у Слоуна был убит человек — женщина, указанная в завещании Слоуна как наследница, — и, по-видимому, Слоун обнаружил ее тело. Когда Гордон сказал им, что у женщины было перерезано горло, Дженкинс на секунду прикрыл глаза и почувствовал дурноту. Прибывшая полиция застала Слоуна обнимающим тело женщины, он рыдал и на вопросы не реагировал. Им пришлось отвезти его в клинику Калифорнийского университета и поручить заботам психиатра по имени доктор Бренда Найт. Доктор Найт, судя по всему, имела опыт лечения больных, страдавших посттравматическим синдромом, и полагала симптомы Слоуна сходными с их симптоматикой. И наконец, в окружном морге находился труп — как утверждал Гордон, мужчина этот служил некогда в армии и имел при себе оружие, которым мог бы отстреливаться целый взвод в течение недели.

Мобильник в руках Дженкинса зазвонил опять. Его номер был известен лишь одному человеку. Он открыл мобильник.

— Прилетела?

Выйдя от Гордона, они с Алекс поехали в аэропорт. Они оплатили наличными два билета в один конец на Вашингтон. Даже под чужими фамилиями их вдвоем трудно было бы не заметить. Кроме того, беседа с Гордоном вызвала у Дженкинса потребность до отъезда сделать еще одно дело, и так как психиатр от разговора с ним уклонилась, ему пришлось действовать по старинке. Алекс позвонила приятелю в Лэнгли, чтобы он встретил ее в аэропорту с несколькими своими дружками. А пока пусть потихоньку наведет справки о Дэвиде Слоуне.

— Все в порядке, — сказала она.

— И что тебе известно?

— Слоун одиннадцать раз резервировал билеты на восемь рейсов шести авиакомпаний в разные пункты назначения из аэропортов Сан-Франциско, Окленда и Сан-Хосе. В каждом пункте назначения он бронировал место в отеле и арендовал машину в агентстве. Он постоянно пользовался кредитной карточкой, так, чтобы все операции легко можно было отследить. Он взял три посадочных талона на разные рейсы с отправкой примерно в одно и то же время.

— Игра в наперстки.

— Возможно, но ты выбрал правильный наперсток. Один из билетов был на Даллес. Откроешь мне, как ты это узнал?

— Чтобы испортить этим весь сюрприз?

— Я прослежу за его кредитками и банковскими счетами, но подозреваю, что отныне он будет пользоваться только наличными.

Дженкинс был в этом более чем уверен. И слава Богу: если он, Дженкинс, не смог найти Слоуна, может быть, и другие не смогут.

— А что насчет татуированного, которого описал детектив Гордон?

— Работа идет, но займет время, если хочешь, чтобы все было проделано тихо.

— Хочу, — сказал Дженкинс.

Он глядел на желтый блокнот, испещренный неразборчивыми записями, чернильными точками и каракулями на полях — блокнот этот он стащил в кабинете доктора Бренды Найт.

— Ты в порядке? Ты словно где-то далеко, — сказала Алекс.

Дженкинс думал о деревне среди зарослей и о том, чему был свидетелем тем утром.

— Ты разбудила меня. Я дремал.

— Как, должно быть, приятно.

— Позвоню тебе утром, когда устроюсь. Будь крайне осторожна, Алекс, заклинаю тебя.

Он выключил мобильник и принялся изучать блокнот доктора Найт — ее детальные записи ночных кошмаров, преследовавших Дэвида Слоуна, как и его самого.

Эйлин Блер указала Слоуну на кушетку и передала ему стакан холодного чая с ломтиком лимона. Стакан приятно холодил руки. На внешней стороне его было туманное облачко изморози. Она села в кресло с подголовником, вытряхнула сигарету из пачки «Мальборо», взглянула на него и предложила пачку ему. Слоун отказался.

— Вот молодец, — сказала она.

Она закурила, положила пачку и зажигалку на кофейный столик и, установив у себя на коленях стеклянную пепельницу и выпуская дым в потолок, сказала:

— Никак не могу отделаться от этой проклятой привычки. Бросала невесть сколько раз. Мать меня ругает. Муж ругает. Дети, так те просто замучили совсем. Я не курила целых три недели. А потом получила известие о смерти брата.

— Мне очень жаль, — сказал он.

Она стряхнула пепел, как бы стряхивая вместе с пеплом и эти его слова.

— Так кто же вы, мистер Слоун?

— Пожалуйста, зовите меня Дэвид. — И, вытащив из нагрудного кармана, он вручил ей визитку.

Секунду она с рассеянной улыбкой смотрела на визитку.

— Юрист.

— Но я здесь не по делам, миссис Блер. — Он вспомнил, что газеты писали о том, что Эйлин Блер — адвокат и работает в Бостоне. Он надеялся, что это обстоятельство вызовет у нее доверие к нему и они легче найдут с ней общий язык.