Медсен положил листок обратно в папку-скоросшиватель и, щелкнув, приобщил его к другим документам. Дата рождения Слоуна — 17 февраля 1968 года. Никогда не был женат и детей не имел. По запросу в отдел социального страхования в Балтиморе выяснился номер его карточки 573 и индекс — калифорнийский. Согласно сведениям, полученным из Министерства здравоохранения и демографической статистики, свидетельство о рождении Слоуна было выдано вторично в 1974 году. Почему это понадобилось — указано не было, но Медсен решил, что причина каким-то образом связана с гибелью родителей Слоуна в автокатастрофе, произошедшей в Калифорнии, когда Слоун был еще совсем маленьким. На вырезке из «Лос-Анджелес таймс» была фотография машины, смятой в гармошку и закрученной вокруг телеграфного столба. В шесть лет Слоун стал БРО, то есть «без родителей и опекуна». До семнадцати лет, оставаясь на попечении штата, он кочевал из приюта в приют, пока не завербовался в морскую пехоту США. Быть зачисленным на военную службу раньше положенного возраста — дело довольно распространенное. Некоторые лгут насчет своих лет, другие получают расписку от родителей. Свидетельств о чем-либо подобном в папке не было. Каким-то образом Слоун уломал комиссию, набиравшую в морские пехотинцы. А когда он в том же году получил высший балл по проверке годности, никому даже в голову не пришло интересоваться его возрастом. Медсен нацепил на нос свои бифокальные очки и еще раз проверил цифру. Нет, он не ошибся. Дальнейшие проверки подтверждали ее — ай-кью Слоуна 175. Колоссально, просто гений какой-то. И дело было не только в интеллекте. Видно, командование разглядело в Слоуне нечто, позволившее им сделать его, самого младшего из морских пехотинцев, командиром взвода роты службы радиолокации во Втором батальоне Первой дивизии морской пехоты. За четыре года пребывания в морской пехоте Слоун пополнил свой послужной список немалыми отличиями — он заработал несколько благодарностей на стрельбах и Серебряную звезду за храбрость в Гренадской кампании. Медсен ознакомился и с заключением медиков. Слоун схлопотал себе кубинскую пулю, потому что в бою скинул бронежилет. Почему он это сделал, объяснялось в приложенном к медицинскому заключению документе, в котором Медсен тут же признал характеристику психолога. Он придвинул поближе лампу:

«Данный военнослужащий обладает несомненным умом, ловкостью и лидерскими качествами. Товарищи по взводу с готовностью подчиняются его приказам, веря в него и его способности, которые, учитывая юный возраст данного морского пехотинца, я нахожу замечательными. Тем не менее от рекомендации его в офицерскую школу я воздержусь. Единственным объяснением, почему он скинул бронежилет во время боя, которое смог представить данный морской пехотинец, было то, что бронежилет его «сковывал» и «придавливал к земле», а ему надо было «бежать побыстрее». На первый взгляд поступок этот может показаться простой оплошностью, неосмотрительностью, странной для столь умного человека, однако дальнейшие беседы с ним доказывают характерность произошедшего, закономерность его для натуры столь импульсивной. Так, например, свое решение вступить в ряды морских пехотинцев он объяснил тем, что проходил мимо соответствующего вербовочного пункта, направляясь в скобяную лавку купить болтов. «И меня вдруг как осенило».

По моему мнению, морская пехота придала его жизни то, чего ей не хватало, — стабильность и упорядоченность, ощущение братства с товарищами по оружию. То, что он, вступив в морскую пехоту, смог так отличиться и так сойтись с товарищами, неудивительно. Но внезапность принятого им решения вполне согласуется в последующем с его внезапным порывом скинуть с себя во время боя бронежилет. И то и другое доказывает неудовлетворенность жизнью и склонность менять ее ход. Подобная порывистость в будущем могла бы необдуманно навлекать опасности не только на него самого, но и на лиц, находящихся в его подчинении».

Медсен отложил докладную и прижал палец ко рту, уголки которого поползли вверх в легкой полуулыбке: Слоун был похож на солдат, которых он отбирал себе, — не имеющих семьи, ловких, решительных, но неотесанных, нуждающихся в руководстве и дисциплине. Распоряжаться ими — все равно как натаскивать пса. Медсен умел ломать таких и перекраивать, в достаточной мере прививая им дисциплину, но так, чтобы они не утратили боевитости и естественной склонности драться. Стоит бросить своре псов кусок мяса, и вся дрессура летит к черту. Вместо порядка — свалка и драка. Вместо выучки — животный инстинкт. И то же самое с людьми. Сколько раз во Вьетнаме Медсену приходилось видеть, как торжествует в людях темное начало — оно заставляло их направлять пулеметные очереди в женщин и детей, сжигать дотла их хижины. Его люди исполняли приказ, не задумываясь о моральных или этических последствиях того, что они делают. Их стихией было действовать. А такими людьми, как и собаками, пренебрегать не стоит. Никогда.

Медсен закрыл папку. Агентство национальной безопасности уже целых шесть месяцев отслеживало телефонные разговоры Слоуна, как и его финансовые операции. Все было отлажено, но таким богатством, как время, Медсен не располагал. Хотя никакой видимой связи между Джо Браником и Дэвидом Слоуном не наблюдалось, она, несомненно, имела место. Браник счел для себя возможным дважды звонить Слоуну и послать ему по почте пакет.

Эксетер вошел в комнату, клацая когтями по твердым паркетным половицам. После смерти жены Медсен ликвидировал в доме все персидские ковры. Ковер приглушает звуки, а Медсен не любил неожиданностей.

Сдержав, правда без особого успеха, улыбку, Тина смахнула слезу в уголке глаза.

— Это все пиво, — сказала она.

— У тебя пиво вызывает слезы?

Она передала ему пустую бутылку.

— Заткнись и лучше дай мне еще одну.

Он открыл бутылку и протянул ей.

— Ты гуманный человек, Дэвид. То, что ты чувствуешь свою вину, лишь доказывает это.

Он хмыкнул.

— А разве были на этот счет сомнения?

— Иногда я сомневаюсь, — сказала она не без сарказма.

— Господи, наверное, уж лучше не знать, что о тебе думают другие.

— Ну, теперь ты вдруг дуться начинаешь...

— Это моя гуманность лезет наружу!

Оба засмеялись, потом он сказал задумчиво:

— Мне жаль, что ты уезжаешь, Тина, но я рад за тебя.

Она потупилась, уставившись на бутылку.

— Тебе подберут другого секретаря. Фирме невыгодно стопорить адвокатскую машину Слоуна.

— Десять лет ты была мне помощницей и добрым другом. Я это ценю.

Она подняла взгляд.

— Мне надо подумать о Джейке.

— Знаю, — сказал он. — Что и делает тебя образцовой матерью.

При этих словах лицо ее слегка порозовело, и она встала, отвернувшись к огромному, от пола до потолка, окну.

— Знаешь, я и не упомню, когда в последний раз была дома в пятницу вечером. Мать все время недовольно ворчит... — Она осеклась. — Ну, знаешь, как это матери умеют...

Слоун не знал. Но это была другая тема.

— Почему ты вторично не выходишь замуж? — Вопрос, казалось, смутил ее, и он сам не меньше ее удивился тому, что его задал. — Прости, это, конечно, не мое дело.

— По ряду причин, наверное, — сказала она, обращаясь к своему отражению в стекле. — Во-первых, человек этот должен подходить не только мне, но и Джейку. — Она взглянула на Слоуна и опять отвернулась к окну. — Расти без отца трудно, но заиметь никудышного отца было бы еще хуже. Джейку и без того хватило разочарований... А значит, тут нужен кто-то, кто будет с ним ладить, будет уделять ему время, кто полюбит его.

— Полюбить его не трудно. Джейк — чудный паоень. Я только из-за него и езжу каждый год на корпоративные пикники.

Она отвернулась от окна, подошла опять к креслу.

— Да, он до сих пор опомниться не может от того, как играл с тобой в мяч, — сказала она.

— Ну, а тебе-то что мешает?

Она пожала плечами.