Тем временем из Англии до меня доходили весьма дурные новости. Мой старый друг, граф Ньюкастл, за преданность которого я была готова поручиться жизнью, не пожелал долее оставаться в стране, раздираемой войной, отказался от военной службы и уехал в Голландию, где и намеревался поселиться. Думаю, что он так и не смог оправиться после сокрушительного разгрома его армии под Марстон-Муром.

Это был далеко не единственный роялист, покинувший страну. Следовательно, очень многие наши сторонники отчаялись вновь увидеть Карла на английском престоле.

Тем не менее Карл не собирался складывать оружие. Я же так беспокоилась о нем, что мне постоянно снились Ферфакс, Эссекс, Оливер Кромвель, и я просыпалась в холодном поту.

«Берегите себя, – писала я Карлу. – Вы слишком часто рискуете жизнью, и меня снедает тревога. Если не ради собственного блага, то хотя бы ради моего спокойствия я заклинаю Вас: будьте осторожны».

Потом до нас дошел слух, что он якобы запросил мира. Это известие ужаснуло меня, и в письме я молила его помнить о чести и долге. Я призывала его не делать врагам никаких уступок, ибо он по-прежнему остается единственным законным правителем Англии и обязан беспощадно карать бунтовщиков.

Его ответ очень обрадовал меня. Ничто – ни страх смерти, ни призрак нищеты – не вынудит его отказаться от борьбы или совершить что-либо недостойное, писал Карл.

Я уверена, что в те нелегкие дни наша любовь стала еще крепче, несчастья как бы сблизили нас, и мы оба жили только надеждой на скорую встречу.

Я было воспряла духом, узнав, что герцог Лотарингский готов прислать на помощь Карлу десять тысяч солдат, а принц Оранский согласен дать необходимые фуры и повозки. Как же радовалась я тому, что мне удалось добиться столь многого! Однако как раз в тот день, когда я собиралась отправить к Карлу гонца с этим замечательным известием, я узнала, что Генеральные штаты Голландии[56] запретили войску лотарингцев идти через свои земли, опасаясь вызвать недовольство сторонников Кромвеля.

Моему возмущению не было предела! Трусы, презренные трусы! Как же боятся они этих богомерзких круглоголовых!

И я знала, в чем причина их страха. Наши враги побеждали, и многие, очень многие полагали, что Карл уже низложен.

Я снова обратилась к Мазарини, но он тоже уверился в том, что фортуна навсегда отвернулась от нас, и потому отказался впустить во Францию наших вооруженных сторонников.

Несчастья обрушивались на нас со всех сторон! Если бы не надежда когда-нибудь увидеть Карла, я, наверное, не стала бы просить у судьбы ничего, кроме возможности скрыться от мирской суеты в монастыре и там дожидаться смерти, но, пока мой муж был жив, я тоже хотела жить.

Его письма успокаивали меня, и я вновь и вновь перечитывала их.

«Я люблю Вас больше всего на свете, – писал он, – и мое счастье нераздельно связано с Вашим. Если бы Вы знали, как трудно мне теперь приходится… ведь мне не с кем даже словом перемолвиться… я думаю, Вы пожалели бы меня, ибо одни слишком умны, а другие глупы, одни слишком заняты собственными делами, а другие слишком уж осторожны. Должен признаться, что мое окружение доставляет мне мало радости, и все-таки Вы, единственная моя отрада, единственная врачевательница моих душевных ран, не должны жалеть меня…»

В конце июля я получила известия о сокрушительном поражении при Несби.[57] Все полагали, что это – начало конца, а я отказывалась верить в дурное. Пока Карл и я были живы, жива была и моя надежда.

Почему так случилось? За что судьба ополчилась на нас? Со мною сделалось что-то вроде нервного припадка. Я безудержно рыдала, кричала, ломала в отчаянии руки… А ведь перед битвой многим казалось, что счастье наконец улыбнется Карлу. Шатер моего дорогого супруга находился на невысоком холме Даст-Хилл, в двух милях к северу от Несби. У нас было преимущество в конниках, однако исход дела решило военное мастерство Ферфакса и Оливера Кромвеля. Принц Руперт, который поначалу добился успеха и подумал, что битва уже выиграна, увлекся преследованием обоза круглоголовых и вернулся на поле боя слишком поздно. К счастью, Карлу и Руперту удалось бежать.

Сторонники Кромвеля потеряли двести человек убитыми, но роялистов полегло впятеро больше, и вдобавок пять тысяч верных Карлу солдат попали в плен. Противник захватил нашу артиллерию и обозы, а также личный архив моего бедного супруга.

Это была катастрофа… Никогда еще не чувствовала я себя такой бессильной.

Королева Анна радушно предложила мне провести лето в замке Сен-Жермен, и я отправилась туда, дабы в тишине и одиночестве предаться печальным размышлениям. Я была благодарна ей за заботу обо мне.

Между тем в Англии дела наши шли все хуже. Руперт был вынужден сдать круглоголовым Бристоль. Бристоль, некогда так преданный королю! Карл даже сказал Руперту, что никогда не простит ему этого. О Господи! Да разве мог Руперт отвечать за волю самого Провидения?! Бедный, бедный Руперт! Бедный, бедный Карл! При Несби он потерял половину своей армии, которая не смогла устоять против отлично вооруженных и обученных солдат Кромвеля.

Кромвель! Это имя было у всех на устах. Разумеется, я ненавидела его, но к этому чувству примешивалась и доля невольного восхищения. Будь такой полководец на нашей стороне, мы не знали бы поражений. Его люди – простые горожане и крестьяне – были обучены не хуже солдат регулярной армии, и при этом он умел разжечь в их сердцах религиозное пламя. Он добивался свержения монархии, и после битвы при Несби и падения Бристоля казалось, что он уже у цели.

Моя тревога все нарастала. Карл бежал в Шотландию, а мои дети, кроме принца Уэльского, оказались в руках врага. С ними обращались как с простолюдинами, они были лишены всех привилегий, и ходили слухи, что мой маленький Генри, герцог Глочестерский, отдан в учение к торговцу или же, возможно, башмачнику.

От слез я почти ослепла. Тщетно мои друзья пытались как-то успокоить и ободрить меня. Я никого не слушала, даже Генри Джермина и госпожу де Мотвиль.

Но вскоре я несколько воспряла духом. Еще не все было потеряно. Карл в Шотландии собирал силы против круглоголовых, чего только не обещая в обмен на помощь. Положение оставалось отчаянным, но, как я ни была подавлена, во мне опять затеплилась надежда, и я даже начала строить новые планы.

Они касались моего старшего сына, который бежал на остров Джерси, и теперь я искала способ переправить его во Францию. Ему было пятнадцать лет, и если бы мне удалось выгодно женить его, это позволило бы набрать армию и продолжить борьбу. Давняя моя мысль устроить его брак с французской принцессой не слишком воодушевила принца Орлеанского. Как видно, он уже уверился в скорой победе круглоголовых, и наследник престола, для которого трон вполне мог оказаться недосягаемым, представлялся ему не самой блестящей партией для его дочери. Поэтому я хотела, чтобы сын был при мне.

Но больше всего я тосковала по своей годовалой малышке, о которой давно уже не имела никаких сведений. Я знала лишь, что, когда Эксетер был захвачен бунтовщиками, ее вместе с леди Далкейт отправили в Утленд. Я написала этой преданной доброй женщине, умоляя ее сделать все возможное и привезти дочь ко мне.

Во Франции меня часто навещали английские роялисты. Это был скорее дурной знак, свидетельствующий о том, как скверно обстояли дела дома. Некоторым не нравились мои намерения в отношении принца Уэльского: они опасались, что во Франции из него сделают католика и это помешает ему наследовать трон. Но я стояла на своем.

В числе противников переезда принца во Францию был Джордж Дигби. Однако мне удалось убедить его, что главное сейчас – это военная помощь Карлу, и в конце концов он вместе со своими людьми отправился на Джерси, чтобы передать принцу мою просьбу немедленно прибыть в Париж.

Спустя довольно продолжительное время я получила от Дигби послание, суть которого сводилась к тому, что принц очень не хочет уезжать с Джерси, так как он увлекся дочерью тамошнего губернатора.