Теперь мне более всего хотелось поскорее вернуться назад во Францию. Я не хотела ссориться с Карлом, так как знала, что он всегда любил меня. Я не хотела ссориться с Джеймсом, а это неизбежно произошло бы, если бы я стала давать ему советы. И даже Генриетта давно уже предпочитала поступать по-своему.

Как выяснилось, я приняла весьма мудрое решение. Карл и Екатерина помирились, и она даже согласилась принять леди Кастлмейн в число своих придворных дам. Мало того, как ни странно, она вовсе не разлюбила Карла и была по-прежнему привязана к нему.

Сомерсет-Хаус, как и множество других замков и усадеб, был разграблен людьми Кромвеля и нуждался в ремонте, поэтому я довольно долго прожила в Гринвиче. В конце же лета я с радостью перебралась в Сомерсет-Хаус. Примерно в это же время я совершила маленькое открытие: после того как я прекратила вмешиваться в дела своих детей, они стали лучше относиться ко мне.

Мне очень нравилась королева, и она часто навещала меня. Это было печальное маленькое создание, чувствовавшее себя очень одиноким. Она страстно мечтала о ребенке, но у нее уже было несколько выкидышей и она не походила на женщину, способную произвести на свет здоровое дитя. Это огорчало и ее, и Карла; оба они прекрасно сознавали, что дело тут не в нем, ибо у него было трое или четверо незаконнорожденных детей, которых он не отказывался опекать, и все они отлично себя чувствовали.

Меня все больше тянуло в родную Францию. Я не любила холодные английские зимы, а местные туманы отвратительно действовали на мои легкие. В конце концов я сказала себе, что, невзирая ни на что, покину родину моего мужа и навсегда обоснуюсь неподалеку от Парижа. Правда, предполагалось, что я останусь жить в Англии, ибо Карл положил мне большое денежное содержание и Кларендон не хотел, чтобы эти деньги уплывали во Францию, но мое здоровье и состояние духа не позволяли мне долее задерживаться здесь. Я объявила о своем решении королю, но он воспротивился моему желанию и заверил, что сделает все, чтобы жизнь моя протекала приятно и покойно. Я вынуждена была подчиниться.

Я почувствовала себя намного лучше, окончательно обосновавшись в Сомерсет-Хаусе. Круглоголовые занимали его довольно долго и успели там похозяйничать. Сознание этого было поначалу неприятно для меня. Они уничтожили все лепные украшения, разбили зеркала, сожгли нарядную мебель, но более всего пострадала, разумеется, моя любимая церковь. Я проявила большой интерес к восстановлению дома, ибо многое, а вернее сказать – почти все, было сделано сообразно с моими вкусами и желаниями. Потолки украсила великолепная роспись, по стенам были развешаны позолоченные бронзовые канделябры… Дворец приобрел поистине королевский вид, и я заново полюбила его. Я велела повесить на окна плотные занавеси малинового шелка и установить за ними экраны, которые прекрасно защищали от холодных ветров, дувших с реки. В доме был великолепный сводчатый зал, за которым располагалась большая комната, где я могла принимать горячие ванны. Садовники сделали для меня дорожку, по которой я спускалась к реке, не пачкая ног. Ничто больше не напоминало о присутствии в Сомерсет-Хаусе этих противных пуритан.

У меня появился свой собственный небольшой двор, душой которого являлся, конечно же, Генри Джермин. Моим канцлером был именно он – лорд Сент-Альбанс. Я завела музыкантов, псарей, сокольничих – ведь я всегда так любила разнообразные развлечения. Выезжала я в большой карете или же в портшезе, и меня непременно сопровождали двенадцать алебардщиков в черных, расшитых золотом одеждах. У меня была дюжина гребцов, которые требовались мне, если я решала путешествовать по реке. Короче говоря, я жила по-королевски, и этим я была обязана не только Карлу, но и себе. Ведь я столько лет бедствовала, сберегая каждый грош и отказываясь от самого необходимого только ради того, чтобы вернуть моему сыну отцовский престол. И Карл, разумеется, оценил это.

Когда ремонт Сомерсет-Хауса был закончен, я оказалась вся в долгах, но это меня мало беспокоило и даже служило извинением: ведь я редко принимала у себя визитеров, не давала балов и не устраивала приемов.

Мимо моих окон часто проплывали разнообразные лодки и суда, и я с удовольствием наблюдала за ними. Река вообще давала мне много поводов для развлечения, потому что на ней ни на день не затихала оживленная жизнь. Летом я устраивала концерты, и над водой далеко разносились чарующие звуки музыки. Оказалось, я чувствую себя гораздо лучше, когда не даю людям многочисленных советов и не пытаюсь переделать их на свой лад. Генри Джермин очень одобрял мой новый образ жизни. Он всегда считал, что окружающих стоит изучать, но не учить. Он растолстел и страдал подагрой, но по-прежнему оставался моим неунывающим лучшим другом.

Теперь я не принимала ни одного решения, предварительно не посоветовавшись с ним. Думаю, именно это было причиной ходивших о нас многочисленных слухов. Уверяли даже, что мы давно женаты и у нас есть общий ребенок. Мы с Генри весело смеялись над подобными россказнями и не обращали на них ни малейшего внимания.

У герцогини Йоркской родилась дочь, которую назвали Мэри. Я надеялась, что она окажется более здоровой, чем ее брат, проживший всего несколько месяцев. Это так ужасно, когда дети умирают… и потом я была согласна с Карлом, говорившим, что Анна – хорошая и добрая женщина. К сожалению, она успела уже надоесть Джеймсу, весьма часто менявшему любовниц. Поведение Карла и Джеймса привело к тому, что у английского двора сложилась в Европе не очень хорошая репутация, но меня это теперь не касалось. Я научилась держаться от всего этого в стороне и по-прежнему думала о том, как бы хорошо было вернуться во Францию и повидаться с моей доброй подругой королевой Анной.

Бедная Екатерина все никак не могла родить ребенка, и потому Карл даровал Джеймсу Крофтсу титул герцога Монмутского. Это, разумеется, очень задело королеву, так как подчеркивало то обстоятельство, что у ее мужа был здоровый и красивый сын от другой женщины.

Поговаривали, что Карл вот-вот объявит Монмута престолонаследником, официально признав его своим ребенком, но этого не случилось. Карл никогда не любил осложнять себе жизнь лишними заботами, и, размышляя об этом, я находила такое поведение вполне разумным.

Леди Кастлмейн утратила свое влияние на него, но не успела Екатерина порадоваться этому, как короля пленила новая красотка – Фрэнсис Стюарт. В этом был весь Карл, и я надеялась, что Екатерина со временем смирится с его неукротимым нравом. Вместе с тем я понимала, что переступить через свои чувства ей было нелегко. Если бы я сама очутилась в молодости в ее положении, я, должно быть, превратила бы жизнь своего супруга в сущую муку, но никогда бы не сдалась.

Зима 1664 года выдалась очень суровой. Я заболела и слегла. Врачи советовали мне уехать из Англии, и их рекомендации послужили для меня предлогом.

Тем временем началась война с Голландией, которая немало меня тревожила. Карл сказал, что опасается, как бы Франция не решила поддержать голландцев, и надеется, что, если я уеду на свою родину, мне удастся убедить Людовика не делать этого. Была еще одна причина для моего отъезда. В Лондоне несколько человек заболели чумой, и мой сын боялся, что вот-вот может разразиться настоящая эпидемия.

Я должна была выехать в конце июня, но еще до этого произошло крупное морское сражение, в котором мой сын Джеймс разгромил голландцев. Он вернулся с триумфом, но я не переставала беспокоиться о нем и умоляла Карла внушить брату, что даже в сражении нужно заботиться о собственной безопасности. Джеймс всегда отличался безоглядностью, что доказала, например, его необдуманная женитьба.

Проделав еще одно ужасное морское путешествие, я вновь ступила на французскую землю. Здесь меня ожидали дурные вести: захворала Генриетта. До нее дошли ложные слухи о том, будто ее брат Джеймс убит, которые так ее потрясли, что она прежде времени родила. Увидев меня, она обрадовалась. Полагаю, мой приезд помог ей справиться с недомоганием. Моя девочка была не слишком счастлива, и я спрашивала себя, стоят ли громкие титулы того, чтобы платить за них столь дорогую цену. Я вспоминала о Карле и о его бедной маленькой королеве, которая вынуждена была мириться с его бесконечными любовницами и не могла родить ребенка, хотя так страстно об этом мечтала. Я думала о Джеймсе и Анне Хайд, чей брак был поначалу таким романтичным; однако теперь они больше не любили друг друга… Но, пожалуй, самой несчастной из всех моих детей оказалась Генриетта. Жена Филиппа Орлеанского, брата французского короля!