ТелевЕдение

Беззаконная звезда

А ВЫ СМОТРЕЛИ?

75-летие Михаила Козакова, выпавшее на минувшую среду, наше телевидение отмечало всю прошлую неделю. Эффектным образом обрамил довольно обширную программу юбилейных показов (заключавшуюся главным образом в повторах старого доброго любимого кино) Первый канал: для затравки он показал специально снятую к дате программу-портрет режиссёра Дарьи Пимановой, которая заметно и выгодно отличалась от некоего сформировавшегося юбилейного ТВ-канона характерно необщим выраженьем поздравляемого на сей раз лица. Уже само название — «Михаил Козаков. От любви до ненависти» — настраивало на атмосферу несколько иного рода, нежели повсеместно торжествующее бравурно-праздничное сюсюканье. И оно не обмануло. И сам чествуемый, и все его друзья, коллеги, многочисленные родственники говорили интересно, небанально, стремясь — порой даже где-то «на грани фола» — нащупать нерв, болевую точку, драматический подтекст в на первый взгляд столь блистательно успешной судьбе всенародно известного артиста.

Вечный, непрекращающийся поиск, обернувшийся сменой множества театров, жён (эта главная для нынешних телевизионщиков тема была подана многоженцем Козаковым как-то удивительно правильно, по-мужски, без ханжества, но и без малейшего налёта теперешнего тотального «оклубничивания»), шестилетней эмиграцией в начале 90-х, — вот, пожалуй, основная доминанта этой насыщенной жизни. Поиск, который, вероятно, не сделал безмятежно счастливым — по крайней мере юбиляр, подобно многим иным вовсе не сиял на экране словно начищенный самовар, — но благодаря которому он сумел поразительным образом сохранить себя на середине восьмого десятка в качестве стопроцентно творческой единицы. Личности.

Что всецело подтвердилось в воскресенье вечером, когда на Первом прошла телеверсия (жаль, что хронометражем всего лишь 80 минут) творческой встречи Козакова со зрителями в Концертной студии Останкино. Здесь замечателен, во-первых, сам факт возвращения в эфир некогда знаменитого формата, а во-вторых — то, что первым в возобновлённом ряду стал именно он: замечательно читавший стихи, умно рассуждавший, отвечавший на серьёзные вопросы, может быть, не без толики чисто актёрской «рисовки» (как без неё!), но зато и без надувания щёк, столь любимого большинством коллег-ровесников, неприятно забронзовевших, успешно мумифицировавшихся при жизни.

Даниил ЧАПЛЫГИН

[email protected][21]

Штрих-код

Преимущество запаздывания

ВЕРНИСАЖ

Выставка австрийского бидермейера из собрания князя Лихтенштейнского в ГМИИ им. А.С. Пушкина

В Москве этой коллекции — что должна стать ядром Музея бидермейера, который будет открыт в отреставрированном Майоратском дворце князей Лихтенштейнских в Вене в 2012 году, — множество критиков и зрителей уже пропели хвалу. Мне же придётся добавить каплю горечи.

Знаю, что останусь в меньшинстве, но наверняка кто-то, посетив выставку, тоже задумается о Западе и о русской традиции, о массовых вкусах, торжестве «усреднённости» и тому подобных, не очень приятных, но очень распространённых (в особенности сейчас) вещах…

Не буду вдаваться в историю термина, скажу только, что в его основе — фамилия литературного персонажа, скромного обывателя, мечтающего об уюте. Самое забавное, что этот «мещанский» стиль пришёл к нам благодаря собранию аристократов, князей Лихтенштейнских, несколько поколений которых собирало коллекцию бидермейера. Так бывает — ведь притягивает противоположное.

Искусство бидермейера охватывает спокойный период европейской истории от конца Наполеоновских войн до начала европейских революций 1848 года. А нам хорошо бы помнить, что первая половина XIX столетия — золотой век русского искусства.

В Австрии в понятии «бидермейер» объединилось искусство разных мастеров и разных направлений (от запоздалых вспышек классицизма и ампира до «бурного» романтизма и «скромного» сентиментализма). У нас эта эпоха представлена в живописи не единым «стилем», а замечательными мастерами, такими как Брюллов, Иванов, Венецианов, Федотов, Кипренский, — которые шире и многограннее какого-либо «направления». Поневоле сравниваешь и приходишь к выводу, что столь ярких и самобытных фигур (пожалуй, за исключением Фердинанда Георга Вальдмюллера) выставка австрийского бидермейера нам не явила.

Князья-меценаты отчасти определили её состав — множество работ связано с их семейным бытом, портретами детей, интерьерами, парками и окрестностями их дворцов, поездками, в которых их часто сопровождали «домашние» художники — Петер Фенди, Фридрих фон Амерлинг и другие.

Итак, стремление к уюту? К семейным ценностям?

Но как-то внешне, в угоду восторжествовавшим «массовым» вкусам, без личностного вживания, без «жара души» (как мы привыкли, глядя на пронизанные лиризмом полотна Венецианова и страстным сарказмом — Федотова). «Холодно и трезво отвечая на требования времени», — поясняет автор каталожных статей Иоганн Крефтнер этот способ подхода к миру художников бидермейера.

Чего я не увидела в большинстве экспонированных работ, так это как раз искомой «простоты и естественности». Бюргерский дух, дух торговли (пресловутого «рынка») как-то охладил и ожесточил сердца. И если художник хочет нас растрогать, то он изображает уже нечто настолько гламурно-приторное, что в ужасе отшатываешься (впрочем, есть множество любителей подобных сцен!).

Виртуозно исполненный Фридрихом фон Амерлингом в какой-то «гиперреалистической» манере, вплотную приближающей модель к нашим глазам и показывающей её откуда-то сверху «Портрет принцессы Мари Франциски фон Лихтенштейн в возрасте двух лет» (1836) кажется кукольным и чудовищно-безжизненным.

Или «Погруженная в мечты» (1835), где нам прямо разжёвывают и в рот кладут, как это «погружение» должно происходить у юных особ: задумчивый взгляд, тёмная прозрачная накидка на волосах, рука у сердца, а в другой — открытая книжка. Вот откуда мечты! Вы думали — из жизни? Набор романтических «штампов», осмеянный в пушкинском «Онегине», неприемлемый для «строгих» по исполнению, но необыкновенно поэтичных женских образов Кипренского.

Пожалуй, лишь в портрете гравёра и резчика Франца Ксавера Штебера (1837) художник отрешился от «массовых» вкусов и, сохранив живописное мастерство, передал также некую внутреннюю интеллигентность, печаль, надлом этого «мужичка средних лет» в круглых очочках, с подозрительно красным носом и с высоким лбом мыслителя. Тут не всё ясно, не всё на поверхности, лицо можно вспомнить, а вот лица девиц — никогда!