Гривен на мгновение оторвал взгляд от девушки и сделал жест растерзанным куском мяса в сторону Тейма:

— Наш капитан Ланнис-Хейга, — перекрывая звуки музыки, сообщил он. — Присоединяйся.

Тейм покачал головой:

— Нет, спасибо, — сказал он и немного отодвинулся, поскольку танцовщица в этот момент проходила между ним и Таном Танов.

Гривен махнул девушке:

— Стой. Довольно.

Музыканты сразу смолкли. Девушка отступила к краю ковра и присела на корточки. Тейм, недолго думая, двинулся вперед, его будто втягивала пустота, образовавшаяся после ухода танцовщицы. Ковер под его ногами был богато украшен сложным переплетением цветов и листьев. Странно было видеть его здесь, в диких горах Даргеннан-Хейга.

— Выпьешь с нами? — спросил Верховный Тан.

— Прости, я зашел просто поговорить. Не знал, что у тебя гости.

Гривен рассмеялся, отложил баранью ногу и вытер пальцы о подушку.

— Конечно, у меня гости! А что еще делать в такую ночь?

— Конечно, — согласился Тейм. Ему было неловко под внимательными взглядами такого числа людей. Он знал, что здесь друзей не найдет. Не нужно было бы сюда приходить, но он вообще стал хуже соображать после бойни в Ан Каман Форте. В конечном счете отряды Ланнис и Килкри пробились в эту крепость ценой двух сотен жизней, если не больше. То, что за этим последовало — методическое уничтожение любого захваченного в плен, — казалось уже лишним. Тем более что всего через несколько дней пришло известие о пленении Игрина. Некогда могущественный Тан Крови Даргеннан был загнан в угол покинутой пастушьей лачуги, при нем осталась только горстка голодных и измученных воинов из его Щита.

— Ну, раз ты не хочешь присоединиться, тогда говори, что хотел сказать.

— Правитель… — начал Тейм, но тут его прервал громкий стон. За кольцом отдыхающих капитанов и чиновников, на соломенной циновке, как ребенок, которому снится страшный сон, свернулся Игрин ок Даргеннан-Хейг. Он лежал спиной к Тейму, с подтянутыми к груди коленями, а на голове — грязная повязка. Как разглядел Тейм, раненые плечи Игрина тряслись, и по всему крупному телу то и дело пробегала дрожь.

Гривен тоже взглянул на пленника.

— А, да, — легко сказал он. — Смотри, даже наш непослушный друг присоединился к нам.

— Он, кажется, нездоров, — пробормотал Тейм. Он знал, что видит. Когда-то давным-давно это называлось «Королевская Милость»: участь правителей, которые посягнули на трон и потерпели неудачу.

— Да, печально, — сказал Гривен. — Он расстался с глазами; нет ничего лучше, чтобы подумать над собственным безумием. Так говори, чего ты хочешь.

Резкий голос Верховного Тана сразу заставил Тейма опять повернуться к нему.

— Я хотел бы забрать своих людей, правитель. Утром.

Гривен вздернул брови:

— Мы через два дня выступаем. И ты это знаешь. Я как раз сегодня послал верховых в Веймаут, чтобы нам приготовили торжественную встречу.

В комнате наступила мертвая тишина. Гости Верховного Тана обратились в слух. Тейм почувствовал, как жар ползет по его щекам.

— Мои люди мечтают о доме, правитель. У них есть жены, к которым они хотят вернуться. Как и я. Приближается Рождение Зимы, а на возвращение потребуется не меньше месяца. Даже больше, поскольку с нами раненые и больные. Погода в землях Килкри и Ланнис ухудшается с каждым днем, это нас еще задержит.

— А как же торжества здесь? — с явной озабоченностью спросил Гривен. — Разве твои люди не заслужили отдыха? Или недостойны разделить с нами радость победы?

Слова тана больно укололи Тейма, и он почувствовал наконец, как в нем легонько зашевелилась та ярость, которую пробудил было, а потом погасил Кейл.

— Ни я, ни мои люди не вкладывали в это душу.

Верховный Тан несколько секунд разглядывал воина. Казалось, он хотел о чем-то спросить. Но нет, он только резко откинулся на многочисленные подушки.

— Ну и в чем же дело? Иди, если должен. Забирай своих людей. Я препятствовать не стану.

Тейм поймал себя на том, что готов вздохнуть от облегчения, но ему удалось справиться с собой. Он поклонился Тану Танов:

— Спасибо, мой господин. Мы выйдем на рассвете.

Он повернулся и поднял полог, закрывавший вход.

— Нарран, — тихо окликнул его Гривен.

Тейм, уже почти вышедший в ночь и успевший глотнуть чистого морозного воздуха, остановился и оглянулся. Гривен, прищурившись, смотрел на него.

— Сколько людей вернется с тобой в Андуран?

— Восемь сотен, если считать и тех, кто еще может умереть, — безжизненно произнес он.

Гривен задумчиво кивнул, не спуская с Тейма глаз.

— Скажешь Кросану то, о чем я просил? — только и сказал он.

К тому времени, как лодка ткнулась носом в скалистый берег и остановилась, Оризиан уже не мог подняться. Окровавленная рубашка прилипла к телу, в голове стучало, как будто сердце теперь находилось именно там, от каждого вздоха все тело пронизывала острая боль. Он мучительно кашлял и чувствовал, как что-то клокочет у него внутри. Он слышал, как Рот выпрыгнул из лодки, сапоги заскрипели по каменистому берегу.

— Нужно убираться с берега, — сказал Рот.

Оризиан хотел сказать, что он не может двигаться, но сумел только пробормотать что-то невнятное. Губы пересохли и растрескались. Он провел по ним языком. Тогда Рот обнял его за талию и поднял из лодки. Оризиан вскрикнул от боли.

— Прости, — услышал он шепот Рота.

Оризиан уже ничего не видел, кроме расплывчатых пятен, которые плавали и гасли на краю его сознания с каждым ударом сердца.

— Я ничего не вижу, — прохрипел он в темноту.

Рот не ответил. Они двигались, но Оризиан уже совсем не мог говорить, бок стал влажным и горячим, а руки похолодели и онемели.

— Не уходи, Оризиан. Останься со мной, — услышал он чей-то отчаянный голос. Очень издалека.

Потом он лежал на чем-то мягком и пружинистом. На мгновение его сознание прояснилось. Он увидел, что его окружают деревья, они нагнулись из ночи так низко, словно хотели положить свои ветки ему на лицо. Он и хотел бы отвернуться, но сил не было. Потом послышались какие-то странные, резкие звуки. Через пару секунд он понял — лисий лай.

— Лиса, — пробормотал он, ему хотелось смеяться.

Кто-то склонился над ним. Рот. Близко-близко.

— Что? — спросил человек.

Потом вдруг Рот отскочил. Оризиан услышал сдавленный, похожий на вздох, звук, как будто ветер шевельнул высокую траву, и почувствовал резкий толчок, словно что-то тяжелое ударилось о землю. А потом через него, лежащего, стали перепрыгивать фигуры: бледные, какие-то неземные. Он решил, что это призраки.

Последнее, что он почувствовал, это множество поднимающих его рук. И потерял сознание.

Лихорадка оставила в сознании Эньяры темные углы. Хотя теперь, на пятый год, память о снах с галлюцинациями, преследовавшими ее во время болезни, была уже не так сильна, как в первые недели после выздоровления. Тем не менее иногда еще, особенно поздними вечерами, ей вдруг становилось страшно, и она боялась заснуть из опасения, что можно не проснуться и навсегда затеряться в том жестоком, похожем на смерть пространстве, в котором все сны превращались в кошмары. Но ей никогда не приходило в голову, что ужасы лихорадочного беспамятства могут преследовать ее и в бодрствующем мире. Ночь Рождения Зимы была переполнена кошмарами.

Она упала, когда Килан толкнул ее в открытые двери башни. А когда сумела подняться на ноги, то увидела, что щитник встал между Оризианом и инкаллимом. Она видела, как его обезглавили. Крик ужаса замер у нее на губах, и в этот момент какой-то дюжий торговец отдернул ее от двери, тут же захлопнул дверь и запер ее на засов. Крики и лязг оружия доносились даже через деревянную дверь.

— Прятаться! Надо спрятаться! — кричал торговец.

Небольшая группа испуганных горожан — счастливчики, оказавшиеся недалеко от дверей, — ринулась к лестнице. Торговец подгонял их, как пастух отару овец.