— Правитель, — крикнул кто-то. — Люди!

Он обошел коня сзади и посмотрел туда, куда указывал воин. Там из леса на плоскую болотистую равнину долины стремительно выкатывались киринины. Их было множество. Огромной волной, которая текла сквозь тростник и кустарник, они устремились к большой реке. К устью Дерва, к Колдерву.

— Это Белые Совы или Лисы? — спросил он.

Никто не ответил. С такого расстояния еще трудно было что-то определить.

— Лесные твари! — сорвался на крик Кейнин. Даже теперь, когда сам он думал, что избавился от них, мелкая возня, которую затеял Эглисс и его дикари, вызывала у него досаду.

— Это, должно быть, Белые Совы, — предположил Игрис, вглядываясь сквозь пелену обрушившегося дождя. — Им нужен лагерь Лис в устье реки.

Кейнин вскочил в седло. Дождь уже промочил ему голову и спину. Отряд помчался, оглашая воздух криком и бряцаньем оружия, но Кейнин этого не слышал, он направил коня к Колдерву. Там было будущее, оно ждало его, ему оставалось только двигаться вперед. Он уже обнажил меч.

— Бойня зовет нас! — выкрикнул он. — Мы едем!

За шатром, в котором обитал Голос Белых Сов, в выложенной камнем яме под кровлей дубовых сучьев, которые от времени, дыма и высокой температуры стали твердыми как камень, жарко пылал токир. Днем и ночью, в снег и ветер, священный огонь клана горел всю долгую зиму. О нем заботились избранные блюстители, которые кормили его и следили за ним. Когда придет весна, и Голос пропоет над пламенем, народ начнет расходиться, и каждый а'ан заберет с собой одну-единственную горящую головню, чтобы, в какие бы дебри Анлейна ни забрел а'ан в своих летних блужданиях, в каждом походном костре светилась частица яркой души клана.

Группа воинов привела на'кирима Эглисса, связанного и с куском кожи вместо кляпа во рту, именно к шалашу Голоса. Они привязали его к песенному столбу, воткнутому в землю возле палатки Голоса, и, скрестив ноги, сели ждать. Они ждали много часов. Солнце прошло почти все небо. Облака, зыбкое и иногда рассеивающееся одеяние Блуждающего Бога, появлялись и исчезали. На'кирим стонал, кровь текла у него по запястьям и из уголков рта там, где его повредил кожаный кляп. Наконец из шалаша вышла маленькая девочка, с выкрашенными красной ягодой волосами и с дырочками, проколотыми в щеках, и пригласила одного из воинов зайти внутрь. Примерно через час он появился и вяло кивнул. На'кирима развязали, выдернули изо рта кляп и поставили перед Голосом.

Он стоял перед пожилой женщиной с морщинистой кожей и волосами цвета луны на воде. Там были и другие — мудрые главы а'анов последнего лета, певцы и сказители, могильщики и кейкирины со своими костяными ожерельями, — но заговорил с на'киримом только Голос.

Они разговаривали долго, старуха и полукровка, и о многих вещах. Они говорили об истории клана, о борьбе с хуанинами в Войне Порочных и о прошедших с тех пор столетиях. Они говорили о зле, творимом теми, кто правит городом в долине, их топорах и огне, которыми они уничтожают деревья в землях Белых Сов, и их стадах, которые все глубже проникают в Анлейн. О жизни на'кирима, его бегстве ребенком от Белых Сов и возвращении с приношением в виде подарков и обещаний от холодных людей с севера. Эти суждения, как нити, переплетали прошлое с настоящим. Только под конец они заговорили о союзах, вызванных необходимостью, о надеждах и преданных ожиданиях.

Голос тихо спросил его, почему правитель, чья армия прошла через леса Белых Сов, теперь отвернулся от своих друзей и забыл их. Почему обещания дружбы, которые на'кирим принес от имени правителя, превратились в прах. На'кирим ничего не смог ответить, но вместо этого заговорил о дороге зла, которую он прошел. Он говорил, и теперь Белые Совы поняли, что он часто делал это и раньше, на языке, который ложь превращал в правду, который растлевал рассудок и выворачивал суждения наизнанку.

Будь их меньше в шалаше, они, может быть, опять обманулись бы, но сейчас все были готовы к опасности, которую нес с собой этот на'кирим. Поэтому некоторые начали кричать, другие петь, чтобы заглушить его ядовитые слова, а некоторые стали лупить его палками.

Он просил и умолял, но, в конце концов, это был его судный день. Как бы долго он ни отсутствовал, но он вышел когда-то из их народа, и они поступят с ним, как должно. Голос произнесла свое суждение, и на'кирима выволокли из шатра.

На'кирим сопротивлялся и кричал, когда его уносили из во'ана. Он говорил тем голосом, который угрожал опустить пелену на мысли воинов. Его били древками копий до тех пор, пока он не замолчал и не перестал шевелиться. На'кирима тащили вверх по долине.

Они забирались все выше и выше, пока не достигли согнутых ветрами деревьев и трава под их ногами не стала грубой и труднопроходимой. Они продолжали двигаться и после полудня, пока не проткнули крышу Анлейна и не вышли на заболоченную, поросшую вереском местность, служившую границей между лесом и небом. И они шли еще дальше среди скальных гребней и ущелий. По прошествии времени они снова начали спускаться и, наконец, вышли на выступ, вокруг которого рос лес. Они добрались до Избавительного Камня.

Огромный, в два человеческих роста, одинокий валун покоился там, где его оставил Блуждающий Бог. Камень сплошь зарос лишайником более древним, чем клан, и даже более древним, чем сами киринины. Среди неисчислимых оттенков серого и бледно-зеленого кое-где виднелись более темные пятна. Черные полосы, которые больше не смывались. Они оставили в большом камне глубокие следы, бегущие вниз как следы полночных слез из двух аккуратных, с гладкими стенками гнезд, расположенных в верхней части лицевой стороны камня.

Воины положили на'кирима на землю и сорвали с него одежду. В сумрачном, приглушенно-аквамариновом вечернем свете его кожа казалась нежной, пепельно-серой. Он задергался, но они его удержали. Ему опять заткнули рот камнем, завернутым в лоскуток. Один из них вытащил две заостренных, крепких ивовых палки, каждая длиной с руку и не толще большого пальца. На'кирим начал извиваться, но киринины работали быстро, чтобы он не попытался применить какую-нибудь уловку, воспользовавшись своими тайными навыками. Потом они подняли ему руки и, крепко держа их, начали проворачивать палки так, чтобы проткнуть ими запястья. На'кирим закричал и потерял сознание.

Два воина взобрались на вершину Камня и, используя веревки, сплетенные из травы, обвязали на'кирима вокруг груди и подтянули его на лицевую сторону камня. Пока они его там держали, третий, у подножия валуна, управлялся с ивовыми колышками, вставляя их в выдолбленные в камне гнезда. Наконец, колышки встали на место, камень принял их, как многие и многие такие же до них, и на'кирим повис, распятый, на камне.

Низко сгорбившись, чтобы хоть как-то спастись от дождя, Оризиан и другие пересекли длинный дощатый мосток, перекинутый через устье реки Дерв. Под водой подпорки мостка густо покрылись водорослями и обросли ракушками. Выше уровня воды столбы, хотя и оставались еще довольно надежными, изрядно подгнили. Здесь, в устье, Дерв никакой угрозы собой не представлял, поскольку был довольно ленивой рекой. Но все же Оризиану было интересно, сколько эта река унесла жизней.

Они проснулись еще до рассвета, в темноте. Шел дождь, и с каждой минутой он набирал силу. Когда Оризиан объявил, что отправляется на поиски Эсс'ир и Варрина, он в душе надеялся, что пойдет один. Однако Ивен, Эньяра и Рот решили идти с ним. Ему не хватило духу отказать им. Пока они пробирались по берегу к речной переправе, Оризиан спросил у Ивен, не вызовет ли проблем то, что они явятся незваными.

Ивен отмахнулась:

— Здесь к таким вещам относятся не слишком строго. Да если бы строгости и были, так в округе не так уж много на'киримов.

— Хаммарн сказал, десять, — вспомнил Оризиан. — А мы никого не видели. Они что, прячутся?

— Ты не мог не заметить, что здесь все ведут замкнутый образ жизни. А сейчас они на грани: все нервничают, потому что в воздухе пахнет бедой.