На'кирим еще больше нахмурился и погрузился в долгое раздумье, закрыв глаза и ничего не замечая вокруг. Оризиан опять смотрел на северный берег.

— Они ведь сейчас должны разбрестись по своим зимним жилищам, разве нет? — задумчиво спросил он.

— Да, — поднимаясь на ноги, ответил Иньюрен. — Они как раз туда движутся. Все а'аны, что сейчас пробираются по лесам, соберутся в во'анах, зимних лагерях, чтобы дожидаться весны. А'анов немного, всего десять — двадцать.

Оризиан не отрывал глаз от тоненькой струйки дыма. Однако, несмотря на всю неосуществимость, его страстное стремление самому увидеть, что означает этот дым, никуда не денется. Где-то там существовал мир, в котором прошлое не давило так тяжело, где не было темных, погруженных в печаль и нависавших над ним стен, не было напоминаний о том, как все могло бы быть. Если этот мир не находится на палубах талдиринских кораблей, может, он лежит в лесу, по которому блуждают киринины и за пределы которого они не выходят? И вдруг все признаки костров исчезли, как будто их никогда и не было. Он взглянул на Иньюрена.

— Иньюрен, а тебе никогда не хотелось…

Тот прервал его:

— Не стоит носиться с желаниями, которым не суждено исполниться. Поскольку такое желание — самый быстрый способ отравить сердце. — На'кирим с грубоватой лаской взъерошил волосы Оризиана. — Твое сердце отравлено меньше, чем у всех, кого я знаю, Оризиан. И мне это нравится.

Оризиан прикусил язык. Но желание никуда не исчезло.

— Вот пройдут праздники, и мне надо будет поставить лодку в более безопасное место, — сказал Иньюрен. — Может, ты мне поможешь?

Оризиан заулыбался.

Встало солнце последнего осеннего дня. Его бледные легкие прикосновения сначала пометили заснеженные поля и высокие пики Тан Дирина, а потом соскользнули в долину Гласа. Сначала они упали на хорошо укрепленный город Тенври, расположившийся в нижней части Долины Камней, на самой северной границе земли Ланнис-Хейг. За его стенами уставшие за ночное бдение мужчины покидали наблюдательные посты, и жидкая каша выкладывалась из парящих горшков в миски с раскрошенным хлебом.

Тек серенький свет на юг и на запад, на тростник и камыш, на кочковатые пастбища, и далее к Таргласу. Скот пробуждался от сна, и бекасы с зуйками засуетились между кочками. Добравшись до Таргласа, солнце подсветило столбы дыма, поднимавшиеся от сотен очагов, пока загонщики, гуртовщики и охотники-трапперы разогревали после сна свои кости. Толпились овечьи отары, кричали на собак пастухи. Большая река Глас текла мимо города, и солнце сопровождало ее до самого Андурана.

Город уже наполовину проснулся. Торговцы открывали лавки на площади, собаки гонялись друг за другом по улицам. Замок над рекой распахнул свои ворота с первым намеком на рассвет. Факелы на зубчатых стенах погасили, и в светлеющем небе разоралась стая ворон. После Андурана рассвет добрался до спокойной глади и туманных островов Вод Гласа, поднимая из дремоты их болота. Руины старого Кан Эвора неохотно появлялись из ночи.

Цапли покидали разрушенные стены и, расправив над водой крылья, отправлялись на охоту. На Дамбе Сириана первый дневной свет застал людей уже за работой, они поправляли большой кусок плотины, которая могла не выдержать надвигающегося сезона.

Наконец солнце достигло Гласбриджа и моря. Оживился и зашумел порт, рыбацкие лодки открыли трюмы, и вокруг них сразу собрались толпы, началась торговля за лучший улов. Глас нес свои воды в море, и свет промчался по всему простору залива, заигрывая с пенистыми гребнями волн. На севере он подкрасил верхушки деревьев темного леса на берегу и перевалил за скалистый хребет Кар Энгейса, а на юге гонялся за темнотой от деревень и ферм на побережье до самого Кол гласа. Наконец, день осветил замок, похожий на большой гранитный холм, и лампы, горевшие в его окнах, одна за другой погасли.

Когда этот новый день пройдет своим чередом и превратится в ночь, родится зима.

В это яркое утро Тан Крови Ланнис-Хейг выехал верхом из своего замка и направился в центр Андурана. Половина его домочадцев отправилась с ним. Щит Кросана, неся вымпелы, маршировал во главе процессии. Сам тан ехал сразу за ними, окруженный дюжиной арбалетчиков. Его великолепного серого боевого коня украшали серебряные доспехи, поводьями, в знак особого отличия, служили узкие ленты и такие же свисали с седла. За Кросаном двигались наследник Крови Нарадин и его жена Эйлен, они ехали бок о бок и махали выстроившимся вдоль улиц горожанам. След в след за ними двигались высокие гости из Гласбриджа и Таргласа, чиновники и домашние слуги. Все были ярко и нарядно одеты, как будто в город прибывало некое пышное театрализованное представление, а с развевающимися на свежем ветру флагами и девизами это было зрелище столь же прекрасное, как и то, что устраивалось в Андуране два лета тому назад в честь свадьбы Наследника Крови.

Улица спускалась от замка через Ремесленный квартал на широкую площадь в центре города, всю заполненную народом, дружно приветствовавшим своего тана. Новый Зал Торжеств, Фист-Холл, располагался на западной стороне площади: деревянное здание, затмившее собой все дома по обе стороны от себя. Резную раму тяжелых дверей венчал герб Ланнисов. Перед зданием был сооружен деревянный помост. Кросан остановился и спешился. Пока его Щит выстраивался на помосте, он в сопровождении Нарадина и Эйлен вошел в огромный зал.

Несмотря на весь шум снаружи, в пустынной палате царили тишина и великолепие. Дубовые балки сводчатого потолка, стены и самый воздух, казалось, были наполнены предвкушением праздника.

Кросан повернулся к молодым и улыбнулся.

— Это будет самое счастливое Рождение Зимы, какое когда-либо видел Андуран. — Тан положил руки на плечи сына и невестки и легонько прижал их к себе. — Что может быть прекраснее на свете, чем стать дедом? — Он засмеялся.

— Даже для тана? — спросила Эйлен.

— Особенно для тана. С этого момента мой внук значит для меня много больше, чем все наши земли и замки, вместе взятые.

— Осторожнее, тебя кто-нибудь может услышать, — шутливо предостерег Нарадин.

Кросан засмеялся и снял руки. Нарадин опустился в ближайшее кресло. Эйлен поцеловала тана в щеку.

— Вы будете самым прекрасным дедушкой, какого только может пожелать мальчик, — сказала она.

— Спасибо, — ответил Кросан. — Надеюсь, ты права.

— Конечно, права, — поддержал жену Нарадин.

Кросан подошел к столу на небольшом возвышении. Он встал рядом с огромным креслом, на котором ему предстояло сидеть во время ночного пира, и положил на него руку.

— Какая странная штука, чувствовать, что ты добрался наконец туда, куда стремился… хотя и не знал куда. Андуран процветает, мой внук спит в замке. Я смогу видеть будущее его глазами. Он еще не скоро будет сидеть в этом кресле, окруженный народом и собственными детьми. Но по крайней мере сегодня вечером я могу представить себе, что мне больше нечего делать.

— До завтрашнего утра, — вставила Эйлен.

— До завтрашнего утра, — согласился Кросан. Он вздохнул, и на миг радость исчезла с его лица. — Твоя мать гордилась бы тобой, Нарадин.

Наследник Крови не знал матери, она умерла при его родах, но тоже посерьезнел.

— И ты, — сказал он.

Кросан пожал плечами:

— Я сделал только то, что от меня требовалось. — Улыбка опять вернулась на его лицо. — Ничто не доставляет мне больше радости, чем сознание, что я стал дедом. Я-то волен представлять себе, что мне больше нечего делать, а вот о вас обоих я этого сказать не могу.

Эйлен приподняла брови.

А Кросан продолжал:

— Я хочу еще внучку. И даже больше того. Я хочу, чтобы меня, в моем старческом маразме, мучила целая орава горластых ребятишек. Я требую их толчеи, и чтобы они таскали меня за бороду, проказили на моих слабеющих глазах и своим смехом мешали мне отдыхать. Вот где было бы безмерное счастье.

Эйлен рассмеялась. На лице Нарадина появился комический ужас.