Выбирая для себя художественной работы светильник у одного из лучших торговцев, Халев случайно наткнулся на вещицу необычайной красоты. Этот светильник изображал собою две сплетенных между собою финиковых пальмы, вершины которых расходились врозь. Вглядываясь внимательнее в эту вещь, в которой Халев смутно чувствовал нечто родное и знакомое, он вдруг увидел, что у подножия пальм лежал большой плоский камень и тут же протекала вода. Теперь в его мозгу разом воскресло воспоминание о далеких берегах Иордана, он узнал этот плоский камень, на котором мальчиком просиживал целые вечера, бок о бок с Мириам, занимаясь ловлею рыбы на удочку. Да, да… Вот подле камня лежит и рыба!

– Этот светильник нравится мне! – сказал он торговцу. – Я беру его, но скажи мне, друг, не знаешь ли ты, чьей он работы.

– Этого я не могу сказать тебе, господин! – отвечал купец. – Мы получаем эти вещи оптом от одного посредника, который, как носятся слухи, епископ христиан, и у которого работает много его единоверцев в рабочем квартале Рима!

Уплатив за купленную им вещь, Халев прямо от торговца направился в ремесленный квартал и здесь разыскал мастерскую художественных светильников, сосудов и т. п. Но, увы! Он явился слишком поздно, рабочие уже разошлись, и мастерские запирались. Тем не менее от одной девушки, замыкавшей двери какого-то рабочего помещения, он узнал, что художница, изготовившая этот светильник, который он держал в руках, живет в смежном доме, на третьем этаже, под самой крышей и что, вероятно, ее можно теперь застать дома.

Поблагодарив девушку, Халев поспешил подняться на третий этаж указанного дома и, остановившись на узкой темной площадке, увидел перед собой плохо притворенную дверь, из которой пробивалась наружу узкая полоса света. Подкравшись к этой двери, Халев увидел Мириам, стоявшую у маленького низкого окошка в белой праздничной одежде, и Нехушту, которая, согнувшись над огнем очага, готовила ужин.

– Подумай только, Ноу! – радостно говорила девушка. – Ведь, это наша последняя ночь в этом ненавистном городе! Завтра, вместо душной мастерской, простор безбрежного моря… и палуба «Луны»…

– В уме ли ты, госпожа, что говоришь так громко о таких вещах? – окликнула ее старуха.

Вдруг Халев порывистым движением распахнул дверь и вошел в комнату.

– Кто мог думать, Мириам, что, расставшись у врат Никанора в Иерусалиме, мы встретимся с тобою здесь, а с тобой, Нехушта, на торгу в Форуме?! – произнес он, обращаясь к испуганным женщинам.

– Халев, зачем ты пришел сюда? – спросила Мириам упавшим голосом, словно предчувствуя беду.

– Я пришел заказать второй экземпляр этого светильника, вышедшего из твоих рук! – начал было он.

– Не лукавь, злой коршун! – воскликнула Нехушта. – Ты пришел, чтобы схватить свою добычу и повлечь ее на позор и унижение, от которых она ушла!

– Не всегда я был злым коршуном для нее! Вспомни осаду Тира, вспомни про врата Никанора. Теперь я пришел вырвать ее из когтей Домициана!

– И захватить ее в свои! – воскликнула Нехушта. – О, ты не думай обмануть меня! Я все знаю, знаю о твоем уговоре с Сарториусом, дворецким Домициана. У нас, христиан, везде есть глаза и уши… Знаю, что ценою жизни купившего ее ты хотел получить невольницу, знаю, как ты клятвой скрепил клевету, позорящую честь твоего соперника, и как ты, словно коршун, выслеживал свою добычу, что бы, наконец, вцепиться в нее своими когтями!.. Она беспомощна и беззащитна, да, но за нею стоит Некто, Кто силен. Пусть гнев Его обрушится на тебя!

– Молчи, злая женщина! – воскликнул Халев. – Если я много погрешил, то потому только, что много любил…

– И еще больше ненавидел! – докончила Нехушта.

– О, Халев, если правда, что ты говоришь, зачем же ты так жесток ко мне и так безжалостен? – умоляюще произнесла Мириам. – Ты знаешь, что я не люблю тебя тою любовью, о какой ты мечтаешь, и не могу полюбить, знаешь, что сердце мое уже не принадлежит мне! Неужели ты хочешь сделать меня жалкой невольницей, меня, твоего товарища детства, твою подругу юности! Оставь же меня в покое, не преследуй меня!..

– Оставить тебя, позволить уплыть на галере «Луна»?

– Ну да! – решительно подтвердила девушка, хотя внутренне содрогнулась при мысли, что ему все известно. – Ведь, много лет тому назад ты клялся, что никогда не навяжешь себя мне насильно, против моей воли! Зачем же ты теперь хочешь нарушить эту клятву, Халев?

– Я клялся также, что плохо придется тому человеку, который встанет между тобой и мной, и не намерен нарушать этой клятвы! Отдайся мне добровольно, Мириам, и спаси этим своего возлюбленного Марка. Если же ты откажешься, то я предам его на смерть. Выбирай же между мной и его смертью!

– Разве ты подлец, Халев, что предлагаешь мне подобный выбор?

– Называй, как хочешь, но решай сейчас же!

Мириам в порыве отчаяния всплеснула руками и подняла глаза к небу, словно прося помощи свыше, затем глаза ее вспыхнули огнем внезапной решимости, и она твердо произнесла:

– Я решила, Халев! Делай, что хочешь, жизнь и судьба Марка и моя не в твоих руках, а в руках Господа моего. Без Его воли ни ты, ни Домициан не можете ничего сделать ему. Но честь моя принадлежит мне, и на мне лежит долг блюсти ее, за нее я должна дать ответы и Богу, и Марку, последний первый отвернулся бы от меня, если бы я такою ценой согласилась купить его жизнь.

– И это твое последнее слово?

– Да, последнее! Делай что хочешь и с Марком, и со мной.

– Так пусть же и будет так! – воскликнул Халев с горьким смехом. – Пусть же на «Луне» будет недочет в одной прекрасной пассажирке!

Мириам опустилась на колени и закрыла лицо руками, а Халев дошел до дверей и остановился. Вдруг лицо его приняло совершенно иное выражение.

– Нет, Мириам! Я не могу этого сделать! – произнес он, медленно выговаривая слова. – Я погрешил и против тебя, и против того человека и теперь искуплю свою вину. Тайны твоей я никому не выдам, а так как ты ненавидишь меня, то даю тебе слово, что это наше последнее свидание, и ты никогда более не увидишь меня. Даю тебе обещание сделать все, что в моих силах, для освобождения того римлянина, даже оказать ему содействие разыскать тебя в Тире. Прощай!

С этими словами он вышел из комнаты.

Халев сдержал свое слово, так как на другой день судно «Луна» благополучно и беспрепятственно вышло из порта Остии, увозя Мириам, Нехушту, Галла и Юлию.

Спустя неделю после того цезарь Тит наконец вернулся в Рим, и дело Марка было назначено к разбору. Выслушав внимательно его, Тит высказал следующее решение.

– Я рад, что Марк, которого я долго оплакивал, как мертвого, жив, и глубоко сожалею о том, что его подвергали допросу в моем отсутствии, чего бы, конечно, не случилось, если бы Марк тотчас же по прибытии своем в Рим явился ко мне.

Я отрицаю всякого рода обвинения, касающиеся его чести и испытанной во всех боях храбрости. Но, несмотря на все это, я не могу уничтожить окончательно того факта, что

Марк был обвинен и признан виновным военным судом под председательством Домициана в том, что, будучи захвачен в плен, не лишил себя жизни, как это предписывалось каждому римскому воину в подобном случае. Оказать ему исключение было бы несправедливостью в глазах всего Рима и оскорбительно для Домициана, признавшего Марка виновным. Все, что теперь возможно было сделать для старого товарища и соратника, – это подвергнуть его возможно легкому наказанию.

Таким образом Титом было объявлено, что Марк будет выпущен из тюрьмы и в ночное время, под охраной небольшой стражи, направится прямо в свой дом на Via Agrippa, чтобы избежать народного стечения и всякого рода демонстраций. Здесь ему предоставлено будет необходимое для устройства его денежных и домашних дел время, а затем в десятидневный срок он покинет Рим и Италию на три года, если по каким-либо соображениям или причинам срок этот не будет сокращен особым приказом. По прошествии же назначенного срока, Марку предоставлялось вернуться в Рим и пользоваться всеми правами римского гражданина и префекта гвардии Тита.