Халев заскрежетал зубами.

– Мы дрались на смерть. Слышишь, на смерть!.. Ты победил, убей же меня! – И своей окровавленной рукой он распахнул на груди одежду, чтобы противник легче мог пронзить его мечом.

– Оставь такие штуки лицедеям! – сказал Марк. – Иди, но помни, что если ты осмелишься когда-нибудь на какой-либо предательский поступок по отношению ко мне или к любимой тобой девушке, то я убью тебя, как воробья!

Издав нечто похожее на стон или проклятье, Халев скрылся во мраке, а Марк, пожав плечами, готовился уже войти в дом, как вдруг чья-то тень пересекла ему дорогу. Он обернулся и увидел подле себя Нехушту.

– Ах, друг Нехушта, каким путем ты очутилась здесь?

– Вот этим! – ответила та, указывая на живую изгородь, отделявшую их сад от сада странноприимного дома. – Оттуда я все и видела, и слышала!

– Если так, то, надеюсь, ты похвалишь меня и за ловкость в бою, и за добродушный нрав?

– В бою ты ловок, это правда, хотя тут нечем похваляться с таким безумным противником. Ну, а что касается твоего добродушия, господин, то скажу тебе, что оно достойно глупца!

– Так вот какова награда за добродетель! – воскликнул Марк. – Скажи, пожалуйста, почему ты так говоришь?

– А потому, господин, что этот Халев станет опаснейшим в Иудее человеком и всего более опасным для госпожи моей Мириам и для тебя самого. Тебе следовало убить его теперь, когда у тебя был случай это сделать, теперь же придет его очередь!

– Ты, может быть, права, добрая Нехушта, но, друг, я все это время вращался между христианами и, быть может, невольно заразился отчасти их взглядами. Это, кажется, славный меч, возьми его, друг Нехушта, и храни у себя. Спокойной ночи!

На следующий день, при перекличке юных воспитанников ессеев, Халев не отозвался, ни на второй, ни на третий день его нигде не могли разыскать.

Лишь много времени спустя на имя кураторов получено было короткое послание от Халева, в котором он говорил, что, сознавая в себе полное отсутствие призвания стать со временем последователем учения ессеев, он покинул их приют и нашел убежище у друзей покойного отца своего, но где именно, об этом в послании не упоминалось. Принимая во внимание разнесшийся в окрестностях слух о том, что виновником убийства еврея был никто иной, как Халев, почтенные старцы ессеи нашли в этом достаточное объяснение причины бегства юноши и, так как он вообще не подавал блестящих надежд, то о нем не особенно жалели.

Прошла неделя со времени исчезновения Халева. Мириам за это время почти не видала Марка, так как надобности в дальнейших сеансах не было, и она могла работать с глиняной модели, которая была уже совершенно докончена. Теперь же и сам мрамор был готов и даже отполирован. Однажды поутру, когда Мириам доканчивала свою работу, чья-то тень заслонила широкую полосу солнечного света, врывавшуюся в ее мастерскую сквозь открытую дверь. Она подняла глаза и, к немалому удивлению своему, увидела перед собой Марка в полном боевом одеянии, в кольчуге, панцире и дорожном плаще.

Мириам была одна в мастерской, так как Нехушта вышла распорядиться по хозяйству. Увидав Марка, девушка слегка покраснела и выронила из рук тряпку, которой она полировала мрамор.

– Прости меня, госпожа Мириам, – начал римлянин, – что я осмелился нарушить так неожиданно твое уединение, но время не терпит!

– Ты покидаешь нас, господин? – прошептала она.

– Да, в три часа после полудня я должен выехать отсюда.

Дело мое здесь покончено, мой отчет относительно ессеев, которых я считаю совершенно безобидными и вполне заслуживающими уважения людьми, докончен, и меня спешно вызывают в Иерусалим через гонца, прибывшего сюда с час тому назад!

– В три часа после полудня! – повторила девушка. – Что ж, работа моя окончена, и если ты, господин, считаешь ее годной, возьми ее!

– Конечно, я возьму ее с собою, а относительно цены мы сговоримся с уважаемыми старцами!

– Да, да, – промолвила Мириам, утвердительно кивнув головкой, – но если ты позволишь, я желала бы сама упаковать этот мрамор, чтобы он не пострадал в дороге. Кроме того, разреши мне оставить у себя модель, которая по праву должна принадлежать тебе, но я не совсем довольна этим мраморным бюстом и хотела бы сделать другой!

– Мне кажется, что мрамор безупречен, но модель я все же оставлю в твоем распоряжении, госпожа, и скажу больше – я даже очень рад, что ты желаешь оставить ее у себя!

– Ты не спрашиваешь меня, госпожа, почему меня вдруг так спешно вызывают в Иерусалим, или ты не желаешь знать?

– Если тебе угодно будет сказать, то я буду рада!

– Помнится, я упоминал тебе, госпожа Мириам, о дяде моем Кае, проконсуле римского императора в богатейшей провинции нашей, Испании, где он нажил большое состояние. Так вот, старик занемог, и болезнь его смертельна, быть может, он уже умер, хотя врачи уверяли, что он может протянуть еще с полгода или даже больше. В болезни своей он вдруг вспомнил обо мне и пожелал меня увидеть, хотя в течение многих лет совершенно забывал о моем существовании. Мало того, в письме своем он выражает намерение сделать меня своим наследником, а пока доставил мне весьма крупную сумму на путевые издержки, прося спешить к нему, насколько только возможно.

Одновременно с его письмом пришло к прокуратору Альбину приказание цезаря Нерона немедленно отпустить меня к дяде, снабдив всем необходимым. Вот почему я должен ехать немедленно, госпожа Мириам!

– Да, конечно, – сказала молодая девушка, – через два часа этот мраморный бюст будет докончен и упакован! – И она протянула ему руку на прощание.

Марк взял ее руку и удержал в своих.

– Мне тяжело с тобой прощаться таким образом!

– Мне кажется, что иного прощанья нет!

– Проститься можно так и этак, но всякое прощание с тобою мне тяжело, больно и ненавистно!

– Стоит ли тебе, господин, терять время на такие слова со мной?! Мы встретились на час и расстанемся навек. К чему тут пустые слова?

– Я не хочу этой вечной разлуки с тобой, госпожа! – воскликнул Марк. – Вот почему я и сказал тебе это!

– Пусти, господин, мою руку, мне надо еще кончать эту работу!

– Тебе надо кончать, мне надо начинать! – сказал Марк каким-то загадочным, взволнованным тоном. – Мириам, я тебя люблю!

– Я не должна выслушивать от тебя, Марк, такие слова! – смущенно сказала девушка.

– Почему же нет? До сих пор они считались позволительными между мужчиной и женщиной, когда намерения обоих честны. В моих устах они, конечно, значат, что я предлагаю тебе быть моею женой, если только и ты любишь, меня!

– Не в этом дело; во-первых, ты едва ли серьезно говоришь то, что ты сейчас сказал!

– Клянусь своей честью, Мириам, это мое самое искреннее желание! – воскликнул молодой воин.

– В таком случае, Марк, тебе придется теперь же отказаться от него, – проговорила она печально, тогда как глаза ее ласково и любовно глядели на него. – Между нами лежит целая пропасть!

– И зовут эту пропасть Халев? – с горечью подхватил Марк.

– Нет, у нее другое название, и ты сам хорошо это знаешь. Ты – римлянин и поклоняешься богам Рима, а я – христианка и верую в Бога и во Христа Распятого. Вот что разлучает нас навек!

– Почему же? Разве мы не видим, что христиане вступают в браки с нехристианами; часто муж христианин или же жена христианка обращают супруга своего или супругу в свою веру. Ведь это дело убеждения, дело времени.

– Да, но что касается меня, то если бы даже я того хотела, не могла бы стать женою человека иной веры, чем моя!

– Почему так? – спросил Марк.

Мириам рассказала ему о завете ее покойных родителей.

– Как бы я ни любила человека, все равно, я должна помнить этот завет!

Марк пытался было указать на необязательность этого завета для нее. Но девушка была непоколебима. Тогда сотник выразил предположение, что, быть может, и он станет в ряды последователей Христа, но просил дать ему время подумать, пока же обещал писать ей из Рима. Лицо девушки озарилось лучезарной улыбкой…