Ночь была тихая, лунная.

– Это наша последняя ночь на земле, Ноу! – проговорила Рахиль, отняв наконец руки от лица и взглянув на звездное небо. – Странно как-то подумать, что мы никогда больше не увидим ни этого ясного месяца, ни этих мерцающих звезд!

– Как знать, госпожа, – отозвалась Ноу, – но я, во всяком случае, не намерена умереть завтра, да не намерена дать умереть и тебе. Я не страшусь львов, они – дети моей родной пустыни, они мне братья, и их рев убаюкивал меня, когда я была ребенком. Мой отец, вождь нашего племени, назывался повелителем львов, так– как умел укрощать их, и я, дитятей, кормила их из рук, они ходили за нами как псы!

– Но ведь те львы давно погибли, а другие не знают тебя!

– Все равно, они почуют родную кровь, почуют дочь повелителя львов! Говорю тебе, госпожа, они могут растерзать всех, но нас с тобой не тронут!

– Нет, Ноу, я не могу этому верить, и завтра мы умрем ужасной смертью, чтобы Агриппа мог почтить своего господина, цезаря!

– Нет, госпожа, если ты не веришь, что звери пощадят нас, то лучше умереть сейчас, по своей доброй воле, чем быть растерзанными ими для увеселения подлой толпы. Смотри, у меня в волосах спрятан смертельный яд, он действует и быстро, и безболезненно! Выпьем его, и пусть все будет кончено!

– Нет, Ноу, я не могу наложить на себя руки, да если бы и захотела это сделать, то не вправе распорядиться жизнью моего еще не родившегося ребенка!

– Умрешь ты, госпожа, умрет и он. Не все ли равно, случится это сегодня или завтра?

– Да, но кто может предвидеть, что случится завтра? Быть может, Агриппа будет мертв, а мы с тобою живы, и мой ребенок будет жить: все в воле Божьей, пусть же Бог решит его участь!

– Ради тебя я стала христианкой и верю, как могу, в то, чему нас научили. Но в моих жилах течет буйная кровь: я горда, сильна и хочу всегда повелевать судьбой, а не покоряться ей. Пока я жива, когти льва не коснутся твоего нежного тела, я скорее заколю тебя своим ножом, а если у меня отымут нож, расшибу твою голову о столб на арене на глазах у всех!..

– Не принимай греха на свою душу, Ноу! – сказала кротко ее госпожа.

– Что мне эта душа?! Моя душа – это ты, свет очей моих, ты, которую я качала в колыбели, которой я своими руками готовила брачное ложе. Своими руками я хочу дать тебе легкую, быструю смерть, чтобы спасти от худшей смерти, а затем скажу себе, что честно исполнила свой долг, и умру подле твоего бездыханного трупа, до конца верная тебе и моей клятве твоей покойной матери. А тогда пусть Бог или сам сатана делают с моей душой, что им угодно, мне все равно!

– Ты не должна так говорить, Ноу! – кротко заметила Рахиль. – Я бы охотно умерла, чтобы скорей соединиться с моим возлюбленным супругом, если бы мое дитя получило жизнь, хоть на час. Тогда я знала бы, что мы все трое, или, вернее, четверо, пребывали бы во веки вместе в царстве Божием; я говорю «четверо», так как ты, Ноу, мне дорога, наравне с моим мужем и ребенком…

– Не может этого быть, и не хочу я этого! – пылко воскликнула Нехушта. – Я – невольница, рабыня, пес, лежащий под столом у ног своих господ… О, если бы я могла спасти тебе жизнь! С какою радостью показала бы я им, как презирает их муки и как умеет умереть дочь пустыни, дочь моего отца! – Глаза арабки загорелись гневным огнем, она стала скрежетать зубами в бессильной злобе, но вдруг ее охватил порыв страстной нежности к своей госпоже, и она стала покрывать лицо, руки и плечи молодой женщины горячими, порывистыми поцелуями, а затем разразилась тихими, душу потрясающими рыданиями.

– Слышишь ли, Ноу, – сказала Рахиль, ласково проведя рукой по ее волосам, – как ревут львы в своих логовищах, в пещере над этой залой?

Нехушта подняла голову, прислушалась, и лицо ее просветлело от глубокой сердечной радости. Эти потрясающие своды залы могучие звуки львиного рева воскрешали в ее душе картины далекой родины, будили дорогие воспоминания, говорили ей о свободе и шири беспредельной пустыни.

– Их девять, – сказала Нехушта уверенно, – и все бородатые, царственные львы, старые самцы, могучие и величественные. Слушая их, я молодею, я чую запах родной пустыни и вижу порог отцовского шатра… Ребенком я охотилась на них, теперь они отплатят мне тем же: настал их час!

– Воздуха! Мне душно! Душно! – вдруг крикнула молодая женщина и без чувств упала на землю подле своей служанки. Та подняла ее, как малого ребенка, на руки и со своей драгоценной ношей направилась к фонтану, плескавшемуся посредине двора. Его холодная струя вскоре оживила Рахиль.

Некогда эта мрачная тюрьма была дворцом, и это место у фонтана было красиво и удобно, в его прохладе были устроены каменные скамьи, и на одной из них расположилась теперь Рахиль. Нехушта села на земле у ее ног. Вдруг чугунная решетка калитки, проделанной в воротах тюремного двора, раскрылась, и несколько человек мужчин, женщин и детей вошли во внутренний двор, понукаемые свирепыми сторожами.

Позади всех, с трудом переступая и опираясь на костыль, плелась седая сгорбленная старуха в темной одежде.

– Спешите попасть на завтрак львам, друзья христиане! – издевался очередной тюремщик, пропуская в калитку вновь прибывших. – Спешите вкушать вашу последнюю вечерю, согласно установленному вами обычаю, там вы найдете вина и хлеба вдоволь, наедайтесь перед тем, как сами будете съедены без остатка!

– Не кощунствуй, – проговорила старушка, – я, Анна, которой Богом дан дар прорицания, говорю тебе, вероотступнику, который сам был раньше последователем Христа, что ты уже вкусил свою последнюю трапезу здесь, на земле, и вскоре предстанешь пред судом Божиим!

Вне себя от бешенства, этот человек выхватил из-за пояса нож и хотел было ударить им старую Анну, но одумался и, сердито хлопнув калиткой, вышел. Он знал, что Анна обладала даром пророчества, и слова ее звучали у него в ушах смертным приговором. Старуха же поплелась дальше вслед за своими спутниками.

– Мир тебе! – проговорила Рахиль, подымаясь и приветствуя Анну, когда та проходила мимо фонтана. Нехушта последовала ее примеру.

– Именем Христа, мир вам! – ответила старая женщина.

– Матерь Анна, разве ты не узнаешь меня? Я – Рахиль, дочь Бенони!

– Рахиль?! Как же ты, дочь моя, попала сюда?

– Тем путем, каким идут все последователи Христа! Но ты утомлена, присядь!

– Спасибо! – сказала Анна и медленно, с помощью Ноу, опустилась на каменные ступеньки фонтана.

– Дай мне напиться, дочь моя, путь наш был долог, и меня томит жажда!

Рахиль зачерпнула воды горстями своих тонких, красивых рук и напоила из них Анну.

– Хвала Богу за эту живительную влагу и хвала Богу за то, что я вижу дочь Бенони прозревшей и уверовавшей во Христа! Мне говорили, что ты стала женой купца Демаса!..

– Да, женой, а теперь уже вдовой: они убили его шесть месяцев тому назад в амфитеатре в Берите! – и молодая женщина залилась горькими слезами.

– Не плачь, дочь моя, скоро ты свидишься с ним, смерть не должна страшить тебя!

– Смерти я не боюсь, мать Анна, но ты сама видишь, что я готова стать матерью, и о нем, моем ребенке, все мое горе: я плачу о том, что ему не суждено увидеть света Божия. Будь он рожден, я знала бы, что все мы вместе пребывали бы в славе и блаженстве вечном. Но теперь этому не быть!

Анна взглянула на нее своим глубоким, проницательным взглядом, проговорив:

– Разве и ты, дочь моя, обладаешь даром прорицания, что с такою уверенностью говоришь: «Этого не будет!»? Будущее в руке Господа! И царь Агриппа, и твой отец, и римляне, и жестокие еврейские начальники, и мы, обреченные на пищу хищным зверям, – все в руках Божиих, и что Им назначено, то и будет! Прославим же и возблагодарим Господа во веки!

– Дух бодр, но плоть немощна! – скорбно проговорила Рахиль. – Но, слышите, наши братья и сестры зовут нас к Трапезе любви и Принятию Святого Причастия! Пойдемте! – И она встала, направившись под тень мрачных сводов залы.

Нехушта осталась, чтобы помочь Анне подняться на ноги, и, когда госпожа ее уже не могла больше ее слышать, верная слуга, наклонившись к самому уху пророчицы, прошептала: