Таким образом случилось, что, спустя несколько месяцев после своего бегства из селения ессеев, бездомный и униженный сирота Халев стал богатым и влиятельным человеком. Солнце счастья взошло теперь и для него.

По прошествии некоторого времени Халев, который теперь был уже не бездомным сиротой, а состоятельным молодым человеком, владельцем богатых поместий и земель, выезжал из Дамасских ворот Иерусалима на дорогом коне, в богатой одежде и в сопровождении нескольких слуг.

Выехав за город и поднявшись на холмистую возвышенность, по которой лежал его путь, он оглянулся на Иерусалим и промолвил шепотом про себя:

– Будет время, когда я там буду властвовать и повелевать после того, как римляне будут изгнаны из Иерусалима!

Этот честолюбивый юноша не хотел уже довольствоваться своим богатством и положением, которое оно создало ему, теперь ему хотелось большего. Он направлялся в Тир, чтобы вступить во владение теми домами с прилежащими к нему землями, которые некогда принадлежали его отцу. Кроме того, у него была еще иная цель этого путешествия: в Тире жил старый еврей Бенони, дед Мириам, о котором он слышал от нее самой, еще когда они оба были детьми. Этого-то Бенони Халев и желал повидать.

На длинной каменной веранде, или портике одного из богатейших и великолепнейших дворцов Тира, в послеобеденное время возлежал на своем роскошном ложе красивый старик. Он отдыхал после дневных трудов, прислушиваясь к однозвучному рокоту синих волн Средиземного моря. Дворец его стоял в той части города, что расположена на острове, а не на материке, где находились жилища большинства богатых сириан.

Темные, полные жизни и энергии глаза старика, его красивый орлиный нос, длинные седые как лунь серебристые волосы и борода делали его положительно красавцем, несмотря на его далеко уже немолодые годы. Одет он был в богатое и роскошное платье, кроме того, так как время года было зимнее, и даже в Тире было довольно холодно, на нем был дорогой меховой плащ. Самый дворец был достоин своего владельца: весь он был построен из чистого мрамора и убран великолепно и изысканно. Драгоценная мебель, лучшие ковры, редкая утварь и художественные произведения лучших мастеров делали этот дом настоящим музеем.

Покончив со счетами и приемом товара с только что прибывшего из Египта торгового судна, старик Бенони прилег отдохнуть на своей мраморной террасе, выходившей на море. Но сон его был тревожен; скоро он вскочил на ноги и, схватившись за голову, воскликнул:

– О, Рахиль, дитя мое! Почему ты преследуешь меня днем и ночью? Почему образ твой не покидает меня даже и во сне, стоит предо мной и укоряет меня… Пощади, Рахиль!.. Впрочем, это не ты, это мой грех преследует меня, это совесть не дает мне покоя! – Присев на край ложа, старик закрыл лицо руками и, раскачиваясь со стороны в сторону, громко застонал.

Вдруг он снова вскочил и принялся ходить большими шагами взад и вперед по портику.

– Нет! То не был грех! – бормотал он. – А только справедливость! Я принес ее в жертву Иегове, как некогда отец наш Авраам готов был принести в жертву Исаака. Но я чувствую, что проклятие этого Лже-Пророка тяготеет надо мной, и все по вине Демаса, этого ублюдка, который вкрался в мой дом, вкрался в душу моей голубки, а я позволил ей взять его себе в мужья. Я ли виноват, если меч, который должен был пасть только на его голову, сразил их обоих! – И измученный, изнеможенный старик упал на шелковые подушки своего ложа.

В этот момент в нескольких шагах от него появился араб-привратник в богатой одежде, вооруженный громадным мечом. Убедившись, что господин его не спит, он молча сделал низкий, почтительный салам note 2.

– Что такое? – коротко спросил Бенони.

– Господин, там внизу ожидает молодой господин, по имени Халев, сын Гиллиэля, и желает говорить с тобою!

– Халев, которому римский правитель… – и при этом старик плюнул на пол, – возвратил его собственность. Да, я слышал уже о нем. Проводи его сюда!

Араб снова отвесил поклон и удалился, а спустя немного времени, ввел благородного вида юношу в богатой одежде. Бенони приветствовал его поклоном и просил садиться. Халев, в свою очередь, отдал ему низкий поклон, коснувшись рукою лба, по восточному обычаю. При этом хозяин заметил, что у гостя на руке не доставало пальца.

– Я готов служить тебе, господин! – произнес старик сдержанно вежливо.

– Я – твой раб, господин, и готов повиноваться тебе! – ответил Халев. – Мне говорили, что ты знавал моего отца, и я при первом случае явился к тебе – засвидетельствовать свое почтение. Отец мой был Гиллиэль, погибший много лет тому назад в Иерусалиме, о чем ты, вероятно, слышал!

– Да, – сказал Бенони, – я знал Гиллиэля. Это был умный человек, но попавшийся, в конце концов, в ловушку, и я по тебе вижу, что ты его сын!

– Я рад тому, что ты говоришь, господин! – отозвался Халев, хотя по тону хозяина понял, что между ним и его покойным отцом не было большой дружбы, тем не менее, он продолжал. – Имущество мое, как ты, господин, тоже, верно, знаешь, было отнято у меня, но теперь отчасти возвращено мне!

– Гессием Флором, римским прокуратором, не так ли, который по этому случаю заключил многих, совершенно ни в чем не повинных евреев в тюрьму?!

– Неужели?! Вот именно относительно этого Флора я и пришел спросить твоего мудрого совета, господин. Он удержал в свою пользу добрую половину моей собственности. Неужели нет такого закона, который бы принудил его возвратить мне все, что мне принадлежит по праву? Не можешь ли ты, господин, который так силен и влиятелен среди нашего народа, помочь мне в этом?

– Нет, – сказал Бенони, – ты должен почитать себя счастливым, что Флор оставил себе только половину твоего достояния, а не все: права же имеют только римские граждане, а евреи имеют только то, что сумеют добыть сами. Относительно же меня ты тоже ошибаешься: я не силен и не влиятелен, я – просто старый, скромный купец, не имеющий ни в чем никакого авторитета!

– Как видно, теперь настали тяжелые времена для нас, евреев! – заметил Халев после некоторого молчания. – Что же делать, попробую быть доволен тем, что имею, и постараюсь простить моим врагам!

– Лучше попробуй быть довольным и постарайся уничтожить своих врагов! – поправил его Бенони. – Ты был голоден и наг, а теперь богат, за это ты должен благодарить Бога!

Наступило молчание.

– Что же, ты намерен, господин, поселиться здесь в доме Хезрона, т. е. в твоем доме?

– На время, может быть, пока не подыщу подходящего нанимателя, я не привык к городам, так как вырос в пустыне среди ессеев близ Иерихона, хотя сам не ессей, их учение ненавистно мне!

– Почему же? Они не дурные люди. Ты, может быть, знал среди них брата моей покойной жены Итиэля? Добродушнейший старец!

– Да, конечно, я хорошо знаю его, а также его внучатую племянницу, госпожу Мириам!

Бенони чуть не подскочил при последних словах своего собеседника.

– Прости меня, но я не понимаю, как может эта девушка, о которой ты говоришь, быть ему племянницей, когда я знаю, что у него другой родни, кроме покойной жены моей, не было!

– Этого я не знаю, – небрежно отозвался Халев, – знаю только, что лет 19 или 20 тому назад эта девушка была принесена в селение ессеев еще грудным младенцем ливийской рабыней, по имени Нехушта, которая рассказала, что мать девочки, потерпев крушение на пути в Александрию, родила младенца на разбитом судне и умерла в родах, завещав отнести ребенка к старику Итиэлю, чтобы тот вырастил и воспитал ее!

– Так, значит, эта госпожа Мириам последовательница учения ессеев? – спросил Бенони.

– Нет, она – христианка, так как того желала ее покойная мать, которая сама принадлежала к этой секте!

Старик не выдержал, поднялся со своего ложа и принялся ходить взад и вперед по портику.

– Ну, а какова эта госпожа Мириам? – продолжал расспрашивать старый Бенони.