С высоты Руки рвут раскрытый ворот, Через строй солдат Что глядишь в полдневный город, Отходящий брат? В высь стреляют бриллиантом Там церквей кресты. Там кутил когда-то франтом С ней в трахтире ты. Черные, густые клубы К вольным небесам Фабрик каменные трубы Изрыгают там. Там несется издалека, Как в былые дни — «Распрямись ты, рожь высока, Тайну сохрани». Вольный ветр гудит с востока. Ты и нем, и глух. Изумрудом плещут в око Злые горсти мух. 1908 Серебряный Колодезь Паутина
Калека Там мне кричат издалека, Что нос мой – длинный, взор – суровый, Что я похож на паука И страшен мой костыль дубовый, Что мне не избежать судьбы, Что злость в моем потухшем взгляде, Что безобразные горбы Торчат и спереди, и сзади… Так глухо надо мной в дупло Постукивает дятел пестрый… Глаза – как ночь; как воск – чело; На сердце – яд отравы острый; Угрозою кривится рот; В ресницах стекленеют слезы… С зарей проносится и гнет Едва зеленые березы Едва запевший ветерок И кружится на перекрестках, И плещется там мотылек На кружевных, сребристых блестках В косматых лапах паука; Моя дрожащая рука Протянется и рвет тенета… В душе – весенняя тоска: Душа припоминает что-то. Подглядываю в мягких мхах, Весь в лиственном, в прозрачном пухе, Ребенок в голубых цветах Там крылья обрывает мухе, — И тянется к нему костыль, И вскрикивает он невольно, И в зацветающую пыль Спасается – мне стыдно, больно: — Спасается, в кулак свистя, И забирается в валежник. Я вновь один. Срываю я Мой нежный, голубой подснежник, — А вслед летят издалека Трусливые и злые речи, Что я похож на паука И что костыль мне вздернул плечи, Что тихая моя жена, Потупившись, им рассказала, Когда над цветником она, Безропотная, умирала, Как в мраке неживом, ночном Над старым мужем – пауком — Там плакала в опочивальне, Как изнывала день за днем, Как становилась всё печальней; — Как безобразные горбы С ней на постель ложились рядом, Как, не снеся своей судьбы, Утаивала склянку с ядом, И вот… Так медленно бреду. Трещат и пикают стрекозы Хрустальные – там, на пруду. В ресницах стекленеют слезы; Душа потрясена моя. Похрустывает в ночь валежник. Я вновь один. Срываю я Цветок единственный, подснежник. 1908 Москва Весенняя грусть Одна сижу меж вешних верб. Грустна, бледна: сижу в кручине. Над головой снеговый серп Повис, грустя, в пустыне синей. А были дни: далекий друг, В заросшем парке мы бродили. Молчал: но пальцы нежных рук, Дрожа, сжимали стебли лилий. Молчали мы. На склоне дня Рыдал рояль в старинном доме. На склоне дня ты вел меня, Отдавшись ласковой истоме, В зеленоватый полусвет Прозрачно зыблемых акаций, Где на дорожке силуэт Обозначался белых граций. Теней неверная игра Под ним пестрила цоколь твердый. В бассейны ленты серебра Бросали мраморные морды. Как снег бледна, меж тонких верб Одна сижу. Брожу в кручине. Одна гляжу, как вешний серп Летит, блестит в пустыне синей. Март 1905 Москва Предчувствие Чего мне, одинокой, ждать? От радостей душа отвыкла… И бледная старушка мать В воздушном капоре поникла, — У вырезанных в синь листов Завившегося винограда… Поскрипывающих шагов Из глубины немого сада Шуршание: в тени аллей Урод на костылях, с горбами, У задрожавших тополей, Переливающих листами, Подсматривает всё за мной, Хихикает там незаметно… Я руки к выси ледяной Заламываю безответно. 1906 Москва |
