Таинство Мне слышались обрывки слов святых. Пылала кровь в сосудах золотых. Возликовав, согбенный старый жрец пред жертвой снял сверкающий венец. Кадильницей взмахнул, и фимиам дыханьем голубым наполнил храм. Молельщикам раздал венки из роз. Пал ниц и проливал потоки слез. Прощальным сном, нетленною мечтой погас огонь небесно-золотой. В цветных лампадах засиял чертог. Заговорил у жертвенника рог. Возликовав, согбенный старый жрец из чаш пролил сверкающий багрец. Средь пряных трав, средь нежных чайных роз пал ниц и проливал потоки слез. 1901 Вестники
В безысходности нив онемелый овес дремлет, колос склонив, средь несбыточных грез… Тишину возмутив, весть безумно пронес золотой перелив, что идет к нам Христос. Закивал, возопив, исступленный овес. Тихий звон. Сельский храм полон ропота, слез. Не внимая мольбам голос, полный угроз, все твердит: «Горе вам!» Кто-то свечи принес и сказал беднякам: «Вот Спаситель-Христос приближается к нам»… Среди вздохов и слез потянулись к дверям. 1903 В полях Солнца контур старинный, золотой, огневой, апельсинный и винный над червонной рекой. От воздушного пьянства онемела земля. Золотые пространства, золотые поля. Озаренный лучом, я спускаюсь в овраг. Чернопыльные комья замедляют мой шаг. От всего золотого к ручейку убегу — холод ветра ночного на зеленом лугу. Солнца контур старинный, золотой, огневой, апельсинный и винный убежал на покой. Убежал в неизвестность. Над полями легла, заливая окрестность, бледно-синяя мгла. Жизнь в безвременье мчится пересохшим ключом: все земное нам снится утомительным сном. 1904 Священный рыцарь Посвящается «бедным рыцарям» Я нарезал алмазным мечом себе полосы солнечных бликов. Я броню из них сделал потом и восстал среди криков. Да избавит Царица меня от руки палачей! Золотая кольчуга моя из горячих, воздушных лучей. Белых тучек нарвал средь лазури, приковал к мирозлатному шлему. Пели ясные бури из пространств дорогую поэму. Вызывал я на бой ослепленных заразой неверья. Холодеющий вихрь, золотой, затрепал мои белые перья. 1903 Душа мира Вечной тучкой несется, улыбкой беспечной, улыбкой зыбкой смеется. Грядой серебристой летит над водою — – лучисто — волнистой грядою. Чистая, словно мир, вся лучистая — золотая заря, мировая душа. За тобою бежишь, весь горя, как на пир, как на пир спеша. Травой шелестишь: «Я здесь, где цветы… Мир вам…» И бежишь, как на пир, но ты — Там… Пронесясь ветерком, ты зелень чуть тронешь, ты пахнёшь холодком и смеясь вмиг в лазури утонешь, улетишь на крыльях стрекозовых. С гвоздик малиновых, с бледно-розовых кашек — ты рубиновых гонишь букашек. 1902 Прежде и теперь Опала Блестящие ходят персоны, повсюду фаянс и фарфор, расписаны нежно плафоны, музыка приветствует с хор. А в окнах для взора угодный, прилежно разбитый цветник. В своем кабинете дородный и статный сидит временщик. В расшитом камзоле, при шпаге, в андреевском ордене он. Придворный, принесший бумаги, отвесил глубокий поклон, — Приветливый, ясный, речистый, отдавшийся важным делам. Сановник платочек душистый кусает, прижавши к устам. Докладам внимает он мудро, Вдруг перстнем ударил о стол. И с буклей посыпалась пудра на золотом шитый камзол. «Для вас, государь мой, не тайна, что можете вы пострадать: и вот я прошу чрезвычайно сию неисправность изъять…» Лицо утонуло средь кружев. Кричит, раскрасневшись: «Ну что ж!.. Татищев, Шувалов, Бестужев — у нас есть немало вельмож — Коль вы не исправны, законы блюсти я доверю другим… Повсюду, повсюду препоны моим начинаньям благим!..» И, гневно поднявшись, отваги исполненный, быстро исчез. Блеснул его перстень и шпаги украшенный пышно эфес. Идет побледневший придворный… Напудренный щеголь в лорнет глядит – любопытный, притворный: «Что с вами? Лица на вас нет… В опале?.. Назначен Бестужев?» Главу опустил – и молчит. Вкруг море камзолов и кружев, волнуясь, докучно шумит. Блестящие ходят персоны, музыка приветствует с хор, окраскою нежной плафоны ласкают пресыщенный взор. Апрель 1903 Москва |
