Март 1930 Он с каждым годом уменьшался… Он с каждым годом уменьшался И высыхал И горестно следил, как образ За словом оживал. С пером сидел он на постели Под полкою сырой, Петрарка, Фауст, иммортели И мемуаров рой. Там нимфы нежно ворковали И шел городовой, Возлюбленные голодали И хор спускался с гор. Орфея погребали И раздавался плач, В цилиндре и перчатках Серьезный шел палач. Они ходили в гости Сквозь переплеты книг, Устраивали вместе На острове пикник. Май 1930
Прекрасен мир не в прозе полудикой… Прекрасен мир не в прозе полудикой, Где вместо музыки раздался хохот дикий. От юности предшествует двойник, Что выше нас и, как звезда, велик. Но есть двойник другой, его враждебна сила Не впереди душа его носилась. Плетется он за нами по пятам, Средь бела дня подводит к зеркалам И речь ведет за нас с усмешкою веселой И, за руку беря, ведет дорогой голой. Черно бесконечное утро… I Черно бесконечное утро, Как слезы, стоят фонари. Пурпурные, гулкие звуки Слышны отдаленной зари. И слово горит и темнеет На площади перед окном, И каркают птицы и реют Над черным его забытьем. II Нет, не расстался я с тобою. Ты по-прежнему ликуешь Сияньем ненаглядных глаз. Но не прохладная фиалка, Не розы, точно ветерок, Ты восстаешь в долине жаркой. И пламя лижет твой венок. И все, что ты в себе хранила И, как зеницу, берегла, Как уголь черный и невзрачный Ты будущему отдала. Но в стороне, Где дым клубится, Но в тишине Растут цветы, Порхают легкие певицы, Дрожат зеленые листы. На набережной рассвет… На набережной рассвет Сиреневый и неясный. Плешивые дети сидят На великолепной вершине. Быть может, то отблеск окон Им плечи и грудь освещает, Но бледен, как лист, небосклон И музыка не играет. В повышенном горе… В повышенном горе На крышах природы Ведут музыканты Свои хороводы. Внизу обезьяны, Ритма не слыша, Пляшут и вьются Томно и скушно. И те же движенья, И те же сомненья, Как будто, как будто! По градам и весям Они завывают, И нежно и сладко Себя уважают. Русалка пела, дичь ждала… Русалка пела, дичь ждала, Сидели гости у костра, На нежной палевой волне Черт ехал, точно на коне. Мне милый друг сказал тогда: – Сидеть приятно у костра. Как хорошо среди людей Лишь видеть нежных лебедей. Зачем ты музыку прервал? — Мучительно он продолжал. – Из круга вышел ты, мой друг, Теперь чертям ты первый друг. Вкруг сосен майские жуки Ведут воздушный хоровод. На холмах дачные огни Вновь зажигает мотылек. – Вернитесь, нимфы, – он вскричал, – Высокая мечта, вернись! Зачем ты отнял жизнь мою И погрузил меня во тьму? Вскочили гости: – Что опять! Как непристойно приставать. Чего вам надо, жизнь проста, Да помиритесь, господа. Когда уснули все опять, Мой друг чертей мне показал. – Тебя люблю, – я отвечал, — Хотел тебя я вознести, В высокий храм перенести, Но на пути ты изнемог, От смеха адского продрог. Я бился, бился и взлетал, С тобою вместе в ров упал. Но будет, будет вновь полет. В ночных рубашках мотыльки Гасили в окнах огоньки. Звукоподобие проснулось… Звукоподобие проснулось, Лицом к поэту повернулось И медленно, как автомат, Сказало: Сегодня вставил ты глаза мне И сердце в грудь мою вогнал. Уже я чувствую желанье, Я, изваянье, Перехожу в разряд людей. |
