Пусть звучит музыка в узорных беседках, Звуки скрипок среди аллей, Пусть поют птицы в золоченых клетках, Будут наши лица лилий белей. Будем в садах устраивать маскарады, Песни петь и стихи слагать, Будем печалью тихою рады, Будем протяжно произносить слова. Голосом надтреснутым говорить о Боге, О больном одиноком Паяце, У него сияет месяц двурогий, Месяц двурогий на его венце. Тихо, тихо качается небо, С тихими бубенцами Его колпак, Мы только атомы его тела, Такие же части, как деревьев толпа. Такие части, как кирпич и трубы, Ничем не лучше забытых мостов над рекой, В своей печали не будем мы грубы, Не будем руки ломать с тоской. Мы будем покорно звенеть бубенцами, На островах Вырождений одиноко жить, Чтоб не смутить своими голосами Людей румяных в колосьях ржи. Как нежен запах твоих ладоней… Как нежен запах твоих ладоней, Морем и солнцем пахнут они, Колокольным тихим звоном полный Ладоней корабль бортами звенит. Твои предки возили пряности с Явы, С голубых островов горячих морей. Помнишь, осколок якоря ржавый Хранится в узорной шкатулке твоей? Там же лежат венецианские бусы И золотые монеты с Марком святым… Умер корабль, исчезли матросы, Волны не бьются в его борты. Он стал призраком твоих ладоней, Бросил якорь в твоей крови, И погребальным звоном полны Маленькие нежные руки твои. Сегодня – дыры, не зрачки у глаз… Сегодня – дыры, не зрачки у глаз, Как холоден твой лик, проплаканы ресницы, Вдали опять адмиралтейская игла Заблещет, блещет в утренней зарнице. И может быть, ночной огромный крик Был только маревом на обулыжненном болоте, И стая не слетится черных птиц, И будем слышать мы орлиный клекот… На набережной Как бедр твоих волнует острие. Еще распущены девические косы, Когда зубов белеющих копье Пронзает губы алые матросов. На набережных, где снуют они, С застывшей солью на открытых блузах, Ты часто смотришь на пурпурные огни На черных стран цветные грузы. В твоей руке колода старых карт, Закат горит последними углями, Индийских гор зеленая река Уснет в тебе под нашими снегами. И может быть сегодня в эту ночь Услышу я ее больные зовы, Когда от кораблей пойдем мы прочь В ворота под фонарь багровый. В старинных запахах, где золото и бархат…
В старинных запахах, где золото и бархат В бассейнах томности ласкают ноздри вам. Растут левкои белые у золоченых арок, И море пурпуром сжимает берега. Среди жеманных, еле слышных звуков, Там жизнь течет подобно сладким снам. Какой-то паж целует нежно руки И розы тянутся к эмалевым губам. В квадрат очерчены цветочные аллеи, В овалы налиты прохладные пруды, И очертание луны серпом белеет На зеркалах мерцающих воды. В старинных запахах, где золото и бархат В бассейнах томности ласкают ноздри вам, Вы встретите себя у золоченых арок Держащей белого козленка за рога. Луна, как глаз, налилась кровью… Луна, как глаз, налилась кровью, Повисла шаром в темноте небес, И воздух испещрен мычанием коровьим, И волчьим завываньем полон лес. И старый шут горбатый и зеленый Из царских комнат прибежал к реке И телом обезьянки обнаженным Грозил кому-то в небесах в тоске. И наверху, где плачут серафимы, Звенели колокольцы колпака, И старый Бог, огромный и незримый, Спектакль смотрел больного червяка. И шут упал, и ангелы молились, Заплаканные ангелы у трона Паяца, И он в сиянье золотистой пыли Смеялся резким звоном бубенца. И век за веком плыл своей орбитой, Родились юноши с печалью вместо глаз, С душою обезьянки, у реки убитой, И с той поры идет о Паяце рассказ. Есть странные ковры, где линии неясны… Есть странные ковры, где линии неясны, Где краски прихотливы и нежны, Персидский кот, целуя вашу грудь прекрасную, Напоминает мне под южным небом сны. |
