Голос довольно долго молчал; Джейми на мгновение даже понадеялся, что он и не возникнет, — может быть, и в самом деле прошло достаточно много времени… но потом до его ушей донесся шепот… словно он никогда и не замолкал, и звучавшие в словах намеки задевали и обжигали его память точно так же, как некогда была обожжена его кожа…

«Сначала нежно… — шептал голос. — Сначала мягко, осторожно… Ласково, как если бы ты был моим первенцем… Нежно, но так долго, что ты забудешь о тех временах, когда я не владел еще твоим телом…»

Ночь молчала вокруг Джейми, и время остановилось, как уже не раз останавливалось прежде… оно словно вместе с Фрезером заглядывало в пугающую пропасть, ожидая… Ожидая, когда прозвучат следующие слова, зная заранее, что именно будет сказано, зная до последнего звука, и тем не менее…

«А потом, — любовно продолжил голос, — потом я возьму тебя с силой, жестоко. И ты будешь мне благодарен, и ты попросишь меня повторить…»

Джейми стоял совершенно неподвижно, подняв лицо к звездному небу. И стараясь справиться с нахлынувшей на него яростью, вскипавшей в ответ на звучавшие в его ушах слова, в ответ биение памяти в его крови. А потом заставил себя уступить, позволив воспоминаниям течь, как им вздумается. Он задрожал, заново ощутив собственную беспомощность, в бешенстве стиснул зубы… но продолжал стоять все так же неподвижно, пристально глядя на яркие россыпи серебряных точек над головой, повторяя названия звезд, как слова молитвы, отдавшись необъятности небес, умчавшись туда душой, забыв тело где-то внизу…

Бетельгейзе. Сириус. Орион. Антарес. Небеса такие большие, а ты такой маленький… Он позволил словам, произносимым мерзким голосом, течь сквозь него, он позволил течь сквозь себя воспоминаниям, и по его коже пробегала дрожь, словно его касался призрак, невидимый в темноте.

Плеяды. Кассиопея. Таурус. Небеса велики и необъятны, а ты мал, как мошка…

Он умер, но никто не в силах всегда оставаться мертвым. Джейми широко развел руки и крепко ухватился за изгородь… в ней тоже была сила. Сила земли и деревьев, достаточно могучая, чтобы заколотить человека до смерти… вышибить из него жизнь. Но даже смерть не могла ослабить тиски ярости.

Сделав над собой усилие, Джейми разжал пальцы. Он поднял руки к небу, ладонями вверх, в жесте покорности. Он всматривался в небо, пытаясь найти что-то по ту сторону звезд. И те слова, что были так привычны и знакомы, сами собой сорвались с его языка, такие тихие, что Джейми и сам не был уверен, что произносит их… это был просто едва слышный шепот, шелест озвученной мысли…

«И прости нам грехи наши, как и мы прощаем…»

Он дышал медленно, глубоко. Он отчаянно искал еще одно слово, он хотел произнести это, хотя это и вызывало в нем внутреннее сопротивление…

«И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…»

Он ждал, пребывая в пустоте, веря. И милость снизошла; он увидел то, что ему так нужно было увидеть… он увидел лицо Джека Рэндалла там, в Эдинбурге… лицо человека, потрясенного до глубины души известием о смерти брата. И Джейми снова ощутил дар жалости, мягко опустившейся на его душу, словно нежная белая голубка…

Он крепко закрыл глаза, чувствуя, как вновь открылись и начали изливать чистую кровь его раны, как будто грязные демоны вытащили наконец свои когти из его сердца…

Джейми вздохнул и опустил руки, и его ладони легли на шершавые перекладины изгороди, крепкие, надежные… Демон ушел. Джек Рэндалл был просто человеком, и никем больше. И в момент осознания его обычности, человеческой хрупкости, весь прошлый страх, вся прошлая боль растаяли, как легкий дымок.

Плечи Джейми опустились, расслабившись, сбросив наконец тяжкую ношу.

— Покойся в мире, — прошептал он и мертвецу, и самому себе. — Ты прощен.

И в то же мгновение к нему вернулись все ночные звуки; он услышал крик огромной кошки, вышедшей на охоту… резкий, пронзительный… он услышал негромкий шорох сухих листьев под собственными ногами, когда пошел назад к дому.

Промасленная шкура, закрывавшая окно, светилась в темноте мягким золотом, пропуская свет оставленной им горящей свечи… он не стал гасить ее, надеясь, что Клэр еще вернется. Его дом. Его убежище.

Джейми подумал, что, наверное, ему бы следовало рассказать Брианне и обо всем этом тоже… но — нет. Она не поняла бы слов; ее собственную ошибку ему пришлось показать ей на деле. Так как же он сможет донести до нее в словах то, что сам познал через боль и откровение? Лишь прощение даст ей возможность забыть… но прощение — это не одномоментный поступок, это постоянная работа души…

Возможно, ей удастся самой обрести этот дар; возможно, тот незнакомый ему Роджер Уэйкфилд станет ее убежищем, как Клэр стала убежищем для него. Джейми почувствовал вполне естественный укол ревности, и в то же время страстно желал, чтобы этот Уэйкфилд действительно смог дать Брианне то, чего сам он дать не мог, как ни хотел. Он молил Господа о том, чтобы Роджер явился как можно скорее; он молил Господа о том, чтобы Уэйкфилд оказался достойным, благородным человеком.

Ну, а пока нужно было заняться множеством других дел. Джейми неторопливо спустился вниз по склону, не обращая внимания на ветер, раздувавший подол его килта, холодивший его колени, забиравшийся под плед и рубашку. Работа есть работа; близится зима, и он не может оставить своих женщин одних, он не может позволить, чтобы лишь Ян защищал их и добывал для них пищу. Он не может отправиться на поиски Уэйкфилда.

Ну, а если Уэйкфилд так и не явится? Ну что ж, и такое может случиться; тогда он сам сумеет так или иначе присмотреть за Брианной и ее ребенком, обеспечить их. По крайней мере его дочь теперь недостижима для человека, который ее обидел. Навсегда недостижима. Джейми потер ладонью лицо; от руки пахло коровьей кровью.

И прости нам грехи наши, как и мы прощаем…

Да, но как быть с теми, кто согрешил против наших близких и любимых? Джейми не мог простить за кого-то другого… да и не стал бы, если бы даже был в состоянии. Но если нет… как может он ожидать ответного прощения?

Получивший образование в парижском университете, бывший доверенным лицом королей и другом философов, Джейми все равно оставался шотландским горцем, по крови и по чувству чести. Тело воина и манеры джентльмена… и душа варвара, насмешливо подумал он, варвара, для которого ни законы богов, ни законы людей никогда не станут более священными, нежели узы крови.

Да, прощение должно снизойти в душу Брианны; ей необходимо найти способ простить того человека, просто ради себя самой. Но ее отец — это совсем другое дело.

— Месть — это мое личное дело, — прошептал Джейми себе под нос. Потом, отведя взгляд от мягкого света окна, снова посмотрел на величественно сияющие звезды. — Да и к черту все это! — произнес он, на этот раз громко, дерзко, с вызовом. Ну да, это было неблагодарностью, Джейми это понимал. И, возможно, даже ошибкой. Но так уж оно все сложилось, и Джейми не намеревался лгать на этот счет ни себе, ни богу. — К черту все! — повторил он еще громче. — Пусть даже я буду проклят за то, что сделал… ну, значит, так тому и быть! Она моя дочь.

Он еще несколько мгновений стоял на месте, глядя в небо, но ответа от звезд не дождался. И тогда он кинул, словно сам отвечая на собственный вопрос, и быстро зашагал вниз по тропе.

Ноябрь 1769 года.

Я открыла медицинский ящик Даниэля Роулин-гса и уставилась на ряды бутылочек, наполненных темно-зелеными и коричневыми порошками из корней и листьев разных растений, чистыми золотистыми настоями… Но здесь не было средства, которое могло бы сейчас помочь. И я очень медленно подняла кусок ткани, закрывавший верхнее отделение ящика, где лежали скальпели.

Я выбрала скальпель с изогнутым лезвием, осторожно приложила холодный металл к тыльной стороне ладони. Это было прекрасное орудие, острое и надежное, отлично сбалансированное… когда я работала им, скальпель превращался как бы в продолжение моей руки.