— Все будет хорошо, — сказала она, обращаясь, наверное, не столько к Лиззи, сколько к себе самой.

Светловолосая головка слегка дернулась под ее подбородком; Брианна не могла бы сказать, то ли это был кивок, то ли Лиззи просто попыталась отбросить с глаз волосы, растрепанные морским ветром. Да и собственные локоны Брианны выбились из-под державшей их ленты и развевались в потоках соленого воздуха, слегка шурша, — словно подражали шуму огромных парусов, гудевших от наполнявшего из ветра. И, несмотря на все страхи и опасения, Брианна почувствовала, как ее постепенно наполняет бодрость, рожденная морем. В конце концов, она уже пережила к этому времени немало расставаний; переживет и это. Хотя, конечно, именно из-за разлук жизнь кажется такой трудной и сложной, подумала Брианна. Она уже потеряла отца, мать, любимого, дом и друзей. Она была одна — и по воле обстоятельств, и по собственному выбору. И, наверное, именно поэтому ее застало врасплох появление такого множества родных и близких людей в Лаллиброхе… и ведь ей ничего не стоило побыть там хоть немного дольше…

Но она дала обещания, которые должна была сдержать, так что эта разлука — лишь к лучшему. Она еще вернется. В Шотландию. И к Роджеру.

Брианна шевельнула рукой, ощутив тонкую серебряную ленту браслета на своем запястье, укутанном шалью, — серебро впитало тепло ее тела… Unpeu… beacoup…

Другая рука Брианны сама собой крепче сжала концы шали, поскольку ветер принес мелкие соленые брызги. Но если бы на палубе не было так холодно, Брианна, возможно, и не почувствовала бы теплую каплю, упавшую на тыльную сторону ее ладони.

Лиззи стояла неподвижно и напряженно, крепко обхватив себя руками. Ее глаза были огромными и ясными, ее волосы — светлыми и мягкими, и настолько тонкими, что прилипали к черепу. Уши у девочки слегка оттопыривались и чем-то напоминали мышиные, и они были такими нежными, что даже вечернее тусклое солнце просвечивало их насквозь.

Брианна протянула руку и смахнула слезинку со щеки Лиззи. Ее собственные глаза были сухими, а губы крепко сжаты, когда она поверх головы Лиззи смотрела на исчезавшую вдали землю, но ее душа отзывалась на страдания девочки…

Они еще некоторое время стояли у поручня молча, — пока наконец последние признаки берега не скрылись из вида.

Инвернесс, июль 1769

Роджер медленно шел по городу, оглядываясь по сторонам с восторгом и изумлением. Конечно, за два столетия Инвернесс несколько изменился, в этом сомневаться не приходилось, но все равно Роджер узнавал в нем тот же самый знакомый ему город; но, безусловно, он был намного меньше, и половина его грязных улочек оставались не замощенными, и тем не менее Роджер знал ту улицу, по которой шел сейчас и по которой сотни раз проходил прежде.

Да, это была Хантли-стрит, и несмотря на то, что большинство маленьких лавочек и зданий по обе ее стороны были ему незнакомы, он прекрасно видел на другой стороне реки высокую Старую Церковь, — хотя сейчас она, конечно, была не такая уж старая; но ее колокольня выглядела совершенно так же строго и сурово. Наверное, если бы Роджер вошел сейчас в церковь, он увидел бы миссис Данвеган, жену священника, расставляющую цветы у алтаря перед воскресной службой. Но — нет, миссис Данвеган еще и не родилась, и не скоро она воцарится в этой церкви, вместе со своими толстыми шерстяными свитерами ручной вязки и ужасными картофельными пирогами, которыми она терзала всех больных в приходе своего мужа. И еще Роджер увидел маленькую каменную кирку, солидную и знакомую, — но в ней сейчас обитал кто-то незнакомый. Церкви, в которой служил отец Роджера, еще не было; ее построили — ее построят? — только в восемьсот тридцать седьмом году. Точно так же и особняк, который всегда казался Роджеру ужасно старым и дряхлым, еще не существовал; его возведут лишь в самом начале двадцатого века. Роджер прошел по пути мимо того места, где позже появится этот дом — сейчас там не было никакого жилья, лишь густо разрослись лапчатка да ракитник, да еще из-под кустов высунулась молоденькая одинокая рябина, чьи изысканные листья трепетали на легком ветерке.

В воздухе царила все та же влажная прохлада, приправленная свежим запахом речной воды, — но заглушающая все ароматы вонь автомобильных выхлопов отсутствовала, сменившись доносившейся откуда-то вонью сточных вод. Но самым поразительным казалось Роджеру отсутствие церквей; там, где в его дни по обеим берегам реки высились величественные силуэты шпилей и колоколен, сейчас не было ничего, кроме редко разбросанных домишек.

Каменный мост, соединявший берега, пребывал пока что в единственном числе, но сама река выглядела прежней… то есть такой же, как в двадцатом веке. И точно такие же чайки сидели на камнях, обмениваясь крикливыми замечаниями и время от времени взлетая, чтобы схватить рыбешку, неосторожно поднявшуюся к самой поверхности воды.

— Удачи тебе, птичка, — сказал Роджер, шагая по мосту к городу и поглядывая на жирную чайку, сидевшую на перилах.

Он видел тут и там величественные особняки, уютно устроившиеся на зеленых полянах, и надменных леди, сидевших, раскинув пышные юбки, и не обращавших ни малейшего внимания на суетившуюся возле них прислугу. В отдалений он увидел огромное здание — то был особняк Монтжераль, выглядевший в точности таким, каким привык его видеть Роджер, — только не было пока что гигантских буков, окруживших особняк в будущем, — они даже не были еще посажены. На их месте росли веретенообразные итальянские кипарисы, уныло склонявшиеся над садовой стеной и казавшиеся полными тоски по своей солнечной родине.

При всей его красоте и элегантности особняк Монтжераль пользовался славой дома, построенного по древнейшему из древних правил — под его фундаментом будто бы лежали кости человека, принесенного в жертву. Судя по историческим документам, некоего работника заманили в строящийся подвал, столкнули в яму, вырытую в полу, и завалили огромным камнем, — но не просто завалили, а сбросили этот камень с только что возведенной стены, разбив несчастному голову в соответствии с обрядом. И, как утверждала история здешних мест, человек так и остался лежать под фундаментом, и его кровь умиротворила голодных духов земли, которые приняли жертву и позволили возвести величественное строение, которому не страшны были ни годы, ни природные катаклизмы.

Сейчас этому особняку было лет двадцать или тридцать, не больше, прикинул Роджер. Наверное, в городе можно было без особого труда отыскать людей, принимавших участие в его строительстве, — тех, кто точно знал, что там произошло в подвале, и с кем, и почему.

Но Роджеру предстояло заняться совсем другим делом; придется особняку Монтжераль и его призракам остаться при своих секретах. С легким вздохом сожаления Роджер оставил величественное здание позади, повернув свой ученый нос к дороге, ведшей в доки в нижнем течении реки.

С чувством, которое нельзя было назвать иначе, как де-жа-вю, Роджер толчком открыл дверь таверны. Вымощенная плоскими камнями площадка перед входом и деревянные косяки были точно такими же, как неделю назад — и через двести лет после этого дня, — и знакомый запах дрожжей и хмеля ударил в нос Роджеру, ободряющий и утешающий. Имя владельца пивной изменилось, но запахи остались прежними.

Роджер сделал большой глоток из деревянной кружки — и едва не задохнулся.

— Все в порядке, парень? — спросил трактирщик. Он остановился, держа в руках корзину с песком и всматриваясь в Роджера.

— Отлично, — хрипло ответил Роджер. — Все просто отлично.

Трактирщик кивнул и вернулся к своему занятию, но время от времени оглядывал на Роджера, опасаясь, похоже, что гость может испачкать только что подметенный и посыпанный свежим песком пол.

Роджер еще несколько раз кашлянул, потом снова поднес к губам кружку, но на этот раз был куда более осторожен. Вкус был хорошим, даже очень хорошим, если говорить честно. Вот только содержание алкоголя оказалось совершенно другим; этот напиток был во много раз крепче любого сорта пива, какой только приходилось пробовать Роджеру в современном ему мире.