Как и все эффектные женщины, Брианна привыкла к открытому восхищению мужчин, так что и восторги лорда Джона она приняла как должное. Но за этим восхищением у других представителей сильного пола всегда крылось нечто куда более глубокое, некая вибрация, похожая на далекий звон колокола, нечто задевающее изнутри, заставляющее Брианну чувствовать себя женщиной. И при первой встрече с лордом Джоном ей показалось, что и в нем она ощутила нечто подобное… но это чувство исчезло при последующих встречах, так что Брианна пришла к выводу, что и в первый раз она ошиблась.

Брианна подумала, что могла бы и раньше догадаться; она ведь уже сталкивалась с таким вот внутренним безразличием на многочисленных вечеринках. Но лорд Джон весьма умело скрывал его; Брианна вряд ли скоро догадалась бы, в чем тут фокус, не встреть она его нынче ночью во дворе. Ведь когда он вышел из помещений для слуг, на его лице было такое выражение, что все стало ясно. С равным успехом лорд Джон мог бы заявить о своих пристрастиях и во весь голос.

Брианна мельком подумала, знает ли об этом ее отец, но тут же отмела подобную возможность. После того, что случилось с ним в Вентвортской тюрьме, он вряд ли мог с такой теплотой относиться к человеку со столь нестандартными склонностями; а Джейми, насколько было известно Брианне, относился к лорду Джону именно очень тепло.

Она легла на спину. Гладкая хлопчатая ткань простыми скользнула по обнаженной коре грудей и бедер, лаская. Брианна почти не заметила этого ощущения, однако ее соски вдруг затвердели, и она машинально подняла руку и коснулась груди… и в ее памяти мгновенно возникли грубые руки, тискавшие и терзавшие ее, доводящие ее до бешенства… Она быстро перевернулась на живот, сложив руки под грудью и зарывшись лицом в подушку, сжав ноги, стиснув зубы в тщетной попытке отогнать видение…

Младенец уже здорово подрос, лежать на животе Брианна уже почти не могла, это было слишком неудобно. Едва слышно выругавшись, она снова перевернулась и выскочила из постели, из-под этих предательских, соблазнительных простыней.

Не одеваясь, она прошла через слабо освещенную комнату и остановилась у окна, глядя на непрерывно льющий дождь. Ее влажные волосы упали ей на спину, а оконное стекло пропускало холод, и вся кожа Брианны — и руки, и бедра, и живот, — покрылись крошечными пупырышками. Но она даже не шелохнулась, не желая ни накинуть на себя что-нибудь, ни вернуться под одеяло, а продолжала стоять у окна, положив ладонь на увеличившийся живот, глядя в ночь.

Уже очень скоро выйдет срок… Брианна знала это уже тогда, когда они уезжали… и ее мать тоже это знала. Но ни одна из них не хотела признаться в этом другой; они обе делали вид, что Роджер вернется вовремя, что он и Брианна сядут на корабль и поплывут на Испаньолу, и найдут путь через каменный круг, и вернутся домой… вместе.

Брианна прижала другую ладонь к стеклу; и сразу же вокруг ее пальцев осел легкий туман, очертив их дымчатой линией. Было уже начало марта; может быть, осталось три месяца, а может быть, и меньше. Чтобы добраться до побережья, нужна неделя, максимум две. Но ведь все равно ни один корабль не рискнет выйти в марте в опасные воды между материком и Гаити. В лучшем случае это может случиться в начале апреля. А сколько времени нужно, чтобы доплыть до Вест-Индии? Две недели, три?

Значит, конец апреля. И еще несколько дней на то, чтобы добраться в глубь острова и отыскать пещеру; пожалуй, поход через джунгли будет медленным, а малышу уже будет больше восьми месяцев… И еще ведь это опасно, хотя в данном случае это уже неважно.

Но все это — если бы Роджер уже был здесь. А его не было. И он мог вообще не вернуться, хотя такую возможность Брианна просто не желала рассматривать.

Если она не станет воображать себе все те причины, по которым он может умереть, он не умрет; это было одним из символов ее веры.

И еще Брианна твердо верила в то, что до сих пор Роджер жив, и что ее мать вернется до того момента, когда младенец решит уже выбраться на свет. Что касается отца… в душе Брианны снова вскипел гнев, как и всегда, стоило ей подумать о нем… о нем и о Боннете… ну, она постарается как можно меньше и реже думать о них обоих.

Конечно, Брианна молилась, так горячо, как только умела, — но она не была создана для молитвы и ожидания. Она была рождена для действия. Если бы только она могла поехать с ними на поиски Роджера!

Но у нее не было выбора. Брианна стиснула зубы, ее ладони прижались к животу. У нее во многом нет выбора, во многом… Но одно она решила, сделав свой выбор, — сохранила своего ребенка… и теперь должна жить, приняв последствия этого решения.

Брианна постепенно начала дрожать от холода. И вдруг отвернулась от окна, за которым бушевала буря, и подошла к камину. Крошечный язычок пламени танцевал на одном из черных поленьев, с той стороны, где на его поверхности еще светились янтарем угольки. Янтарные, золотые, испускающие тепло…

Она опустилась на коврик перед камином и закрыла глаза; тепло, исходящее от углей, постепенно согрело ее застывшую кожу, лаская, как нежная рука. На этот раз ей удалось прогнать все мысли о Боннете, она отказалась вспоминать его грубые объятия, яростно сосредоточившись на тех немногих драгоценных мгновениях, что провела с Роджером…

…держи руку на моем сердце. Скажи мне, если оно остановится… Она слышала его голос, как наяву, она слышала его дыхание, прерывистое от смеха и страсти…

Откуда, черт побери, ты знаешь это? И ощущение жестких вьющихся волос под ее ладонью, и его гладкие, крепкие плечи, и биение пульса на его шее, сбоку, — когда она прижала его к себе, и коснулась его губами, и ей захотелось укусить его, попробовать его на вкус, впитать в себя соль и пыль с его кожи…

И еще тайные, темные уголки его тела, которые она познала только на ощупь… это вспоминалось как некая мягкая тяжесть, округлая и чувствительная в ее руке, неохотно уступавшая ее испытующим пальцам… (о, господи, не останавливайся… только поосторожнее… Ох!) И странный сморщенный шелк, который становился все более упругим и гладким, наполняя ее ладонь, восставая… безмолвный и невероятный, как стебель ночного цветка, что открывается прямо у тебя на глазах…

И нежность, бесконечная нежность его прикосновений… (Боже праведный, как бы мне хотелось видеть твое лицо, я хочу знать, каково это для тебя, хорошо ли тебе… Вот так хорошо? Скажи мне, Бри, говори со мной…) А она исследовала его тело, и ее губы касались его сосков… Брианну снова охватило изумление от его силы, как в тот момент, когда он совсем забылся и сжал ее, и поднял так, словно она ничего не весила, и уложил спиной на солому, и взял ее… с некоторым колебанием, потому что помнил о совсем недавно нарушенной девственности… но она требовательно вонзила ногти ему в спину, и он яростно овладел ею, заставив забыть все прежние страхи (когда-то ей казалось, что это должно быть похоже на казнь… ну, когда человека сажают на кол…), и она приняла его счастливо, самозабвенно, и последние преграды между ними рухнули, и они соединились навсегда в потоке пота и мускусного запаха, крови и семени…

Брианна громко застонала и замерла в неподвижности, слишком ослабев, не в силах даже шевельнуть рукой. Ее сердце билось сильно и очень медленно. Ее живот натянулся, как барабан. Но вот наконец ее отпустил спазм, сжавший бедра… Половина тела Брианны была освещена углями камина, другая половина была холодной и темной…

Через мгновение-другое она поднялась на четвереньки и отползла в сторону. Потом заставила себя забраться в постель… она была словно раненный зверек, забившийся в нору… и еще долго она лежала, ошеломленная, не обращая внимания на волны тепла и холода, поочередно пробегавшие по ее телу.

Наконец Брианна пошевелилась, натянула на себя стеганое одеяло и уставилась в стену, сложив руки на животе, оберегая своего ребенка. Да, уже было слишком поздно. Все чувства и сожаления следует отставить прочь, вместе с любовью и гневом. Она должна запретить и телу, и уму вспоминать о прошлом. Это необходимо. И она это сделает.