— Пришел мой час, отец Григорий. Господь назначил мне прийти к Нему. Я сделаю это с радостью. И в этом вы мне очень помогли. Благословите меня, батюшка.
Выйдя из палаты, священник медленно брел по коридору — мимо палат с пациентами, страдающими самыми различными недугами и в самых различных их стадиях.
Одни лежали в бессознательном состоянии, другие сидели возле подносов с обедом. Те из них, кто заметил приход священника, сразу же догадались, в чем дело, и, отвлекшись от еды, повернули головы к открытым дверям своих палат. Им хотелось поглядеть на него, когда он будет проходить мимо. По мере того, как он двигался по коридору, некоторые больные подходили к нему за благословением. Он вышел через главный вход, и, когда за ним захлопнулась дверь, со скорбным умиротворением подумал, что хотя Ирина и умирает, но она смогла преодолеть свой страх и отчаяние. В этом есть и его заслуга. Он укрепил ее слабые силы и был уверен, что с помощью Господа она преодолеет мытарства и трудности, которые встретятся ей на пути в мир иной.
«Человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх!» — вспомнил отец Григорий слова из книги Иова.
* * *
С первым же поворотом головы пронзительная боль мучительным разрядом просверлила череп от виска к виску. От боли она зажмурилась, а когда снова смогла открыть глаза, то обнаружила, что в палате никого нет. У изголовья кровати стоял электрокардиограф, следивший за тем, как работает ее сердце. Звуковой сигнал был отключен, чтобы не тревожить больную и биение сердца отмечалось на экране прибора зигзагообразной зеленой линией. Пульс у нее был частым и слабым.
Наступал вечер. За окном начинало темнеть, в палате горел неяркий свет. Капельницу уже унесли. Бледные, исколотые иглами, ужасно исхудавшие руки Ирины лежали поверх простыни и являли собой весьма жалкое зрелище.
Потом она сумела вспомнить разговор главного врача больницы со Стрельцовым. Думая, что она спит, они тихо беседовали рядом с ее кроватью. То, что она услышала, повергло ее в шок. Встреча с гуманоидами закончилась для нее трагически. У нее лейкемия.
Состояние Ирины быстро ухудшалось. На коже появились желтоватые пятна размером с ноготь. От нее остался один скелет. В глубине души Ирина знала, что умирает и была в отчаянии. Она старалась отогнать эту мысль, как ложную, неправильную, вытеснить ее другими мыслями. Ирина искала утешение в том, что смерть не означает конца жизни, а только отделение души от тела. Но это не принесло большого облегчения. Тогда Ирина перестала сдерживаться и заплакала, как ребенок. Она плакала о своей беспомощности, о том, что умирает такой молодой…
Постепенно рыдания ее затихли, она повернулась лицом к стене, закрыла глаза и стала молиться, мысленно представляя себе образ Спасителя.
Где-то в коридоре гудел пылесос. Его гудение разорвало поток мыслей. Ирина открыла глаза и увидела Стрельцова, склонившегося над ней.
— Голова очень болит, — пробормотала она, возвращаясь к действительности. Стрельцов пошел за шприцем и ампулами. Когда он вернулся, Ирина попыталась повернуть голову. Казалось, веки ее отяжелели, и ей стоило большого труда поднять на него глаза.
— Очень больно… — взгляд ее прояснился — Невыносимо…
Он сделал ей укол.
— Сейчас тебе станет легче…
— Раньше не было так больно… — Она чуть повернула голову. — Я не хочу мучиться. Я… Обещай мне, что я не буду страдать… Обещай мне…
— Обещаю, Ирочка. Тебе не будет больно. Почти совсем…
Она стиснула зубы.
— Это скоро подействует?
— Да… Скоро. Через несколько минут. Не беспокойся. Ктебе тут пришел Савельев. Впустить?
Она слегка наклонила голову в знак согласия. Вошел Савельев с большим букетом красных роз, наклонился и поцеловал ее в губы. Стрельцов оставил их наедине.
— Володя, я тут только было собралась… начать жить по-новому, — прошептала она.
Савельев промолчал. Что он мог ей сказать? Возможно, это правда. Да и кому, собственно, не хочется начать жить по-новому?
Она мучительно отвернула голову в сторону. Монотонным, измученным голосом прошептала:
— Хорошо… что ты пришел…
— Прости меня, Ира. Это я виноват в случившемся. Не смог защитить тебя…
Но она прервала его:
— Нет… ты не виноват… Судьба!
Он ничего не сказал ей, но она продолжила разговор сама.
— Я умираю, Володя. Это конец. Ко мне уже приходил священник. Я исповедалась и причастилась. Это хорошо… Я всегда хотела окончить жизнь по-христиански, без всяких там крематориев. Позаботься, чтобы меня положили рядом с мамой. Ты знаешь, где… Чтобы все было как положено.
— Ну что ты все о смерти, Ирочка… Ты еще, даст Бог, встанешь, будешь ходить, как всегда.
— Встану? Не надо обольщаться, Володя. Я уже никогда не встану. Это конец.
— Я не лгу, Ира. Евгений Иосифович мне говорил…
— Это чтобы успокоить тебя. Не верь ему… врачи всегда лгут… Только не давай мне сильно страдать. Сделай все для этого. Обратись к Стрельцову. Он обязательно поможет… Обещай…
— Обещаю.
— Моя мать… лежала пять дней… и все время кричала. Я не хочу этого, Володя.
— Хорошо, Ирочка.
Выражение испуга в ее глазах исчезло. Она как-то сразу успокоилась.
— Ну вот. Кажется, я все сказала… Да, после моей смерти не оставайся один. Найди какую-нибудь хорошую женщину. Непременно найди…
— Не надо так говорить, Ирочка. Я не смогу жить без тебя. Единственно, чего я хочу, это быть вместе с тобою…
— Когда-нибудь ты встретишься со мною там, — она с трудом подняла палец и указала вверх. — Быть может, мне будет позволено открыть перед тобой двери.
Разговор утомил ее. Она попыталась еще что-то сказать, но язык не слушался ее. Даже слабое усилие, необходимое для артикуляции, вызывало у нее головокружение. Она едва не потеряла сознание. К боли в голове прибавились черные тени, которые все больше заслоняли от ее взора окружающий мир. Савельев испугался за нее и пошел за врачом.
За окном стояла золотая осень. Портьеры были задернуты, но сквозь боковые щели проникал свет.
Ирина лежала в тяжелой полудреме, вызванной наркотиком. От нее мало что осталось. Казалось, тело совсем истаяло и уже не может сопротивляться. Она то проваливалась в забытьи, то снова обретала ясность мысли.
Боли усилились. Она застонала. Вернулся Савельев вместе со Стрельцовым. Евгений Иосифович сделал ей еще один укол.
— Голова… — пробормотала она. — Страшно болит голова…
— Через несколько минут она снова заговорила.
— Свет… Слишком много света… Слепит глаза…
Савельев подошел к окну, опустил жалюзи. В палате стало темно. Он сел в изголовье кровати. Врач пошел за новым шприцем. Ирина слабо пошевелила губами.
— Как долго это тянется… как долго… ничто уже не помогает, Володя.
— Еще две-три минуты — и тебе станет легче.
Она лежала спокойно. Бледные руки ее простерлись на одеяле.
— Мне надо тебе… многое… сказать…
— Потом, Ирочка…
— Нет, сейчас… а то не останется времени. Многое объяснить…
— Я знаю все… Я люблю тебя.
— Я тебя тоже…
Волны судорог. Савельев видел, как они пробегают по ее телу. Теперь уже обе ноги были парализованы. Руки тоже. Только грудь еще поднималась и опускалась. С минуту она лежала молча. Потом взглянула на Савельева.
— Как странно… — сказала она очень тихо. — Странно, что человек может умереть… когда он любит…
Савельев склонился над ней. Темнота. Ее лицо. Больше ничего. Она попыталась поднять руки и не смогла.
— Я не могу… мои руки… никогда уже не смогут обнять тебя…
На мгновение Ирина перестала дышать. Ее глаза словно покрыла тень. Она с трудом их открыла. Огромные зрачки, и почти уже нет сознания во взгляде.
Савельев взял ее безжизненные руки в свои. Что-то в нем оборвалось.
— Ты вернула мне жизнь, Ира, — сказал он, глядя в ее неподвижные глаза. — Я был мертв, как камень. Ты появилась — и я снова ожил…
— Поцелуй меня.
