— Да, да!

Но она ничего ему не обещала. Когда он ушёл, то она ещё осталась сидеть на месте некоторое время и размышляла. Ничто не было решено для неё, но ничто и не было потеряно. Может случиться, что у неё будет такой муж, к приезду которого город украсится флагами!

На лестнице послышались шаги. Неужели он возвращается? Нет, её ждала ещё большая неожиданность: в комнату вошёл её отец и консул Ионсен, никогда ещё не переступавший порога дома Ольсена. Он пришёл, чтобы предложить Ольсену купить его загородный дом.

Положение консула Ионсена было гораздо серьёзнее, чем это думали. Он вовсе не старался скрыть, что пароход не был застрахован. В первую минуту он так растерялся, что даже сам громко объявил это, и теперь обнаружились последствия его собственной неосторожности. И ему самому, и его делопроизводителю Бернтсену пришлось немало потрудиться, чтобы удержать перепуганных кредиторов, нахлынувших в консульство. Но Бернтсен был настоящее сокровище. Он старался их успокоить, насколько был в состоянии. Среди всеобщего волнения, господствующего в городе, он один сохранял свежую голову, хотя, конечно, он всё же должен был подумать и о себе.

На улицах, у домов, жители собирались маленькими группами и разговаривали о катастрофе. Консул Ионсен сделался банкротом! Он, никогда не знавший недостатка в деньгах, имевший всегда в своём распоряжении всевозможные вспомогательные средства, построивший такой прекрасный дом с верандой и балконом, раздававший направо и налево, и бывший центром, вокруг которого вращалось всё благополучие города — он стал теперь банкротом! И все это знали, все говорили об этом! Разве не приезжал вчера один господин из Христиании, чтобы потребовать свои деньги? А сегодня приехал другой, с той же целью, из Гамбурга! И наверное теперь каждый день будут являться всё новые и новые кредиторы, с подобными же требованиями. Все хорошо понимали, что это означало для консула полное крушение.

И эта катастрофа отразилась во всех отраслях городской жизни, даже доктор замечал это на своей практике. В верфи остановилась работа. Генриксен потерял голову и сказал своим рабочим:

— Идите по домам, ребята, я больше не могу!

Город не мог успокоиться. Но такое потрясение, такая катастрофа не должна ли была заставить наконец людей одуматься, обратиться на путь истины? В местной газете появилось воззвание, обращённое к населению и призывавшее его смириться и подумать о Боге. Женщины у колодца горячо обсуждали эту новую программу благочестия, однако скоро повсюду стало известно, что никакой перемены к лучшему не замечается. Благонравие не только не увеличилось в городе, но скорее даже стало хуже, чем прежде, в этом отношении. С тем же самым пароходом, который привёз из Гамбурга кредитора, приехала в город и старая знакомая танцевальная учительница. Правда, мир сошёл с ума! Как раз теперь, когда страх Божий должен был обуять все сердца, вдруг является эта особа и начинает обучать танцам новое поколение! Люди остаются такие, как были.

Но что же происходит с Бернтсеном? Он также, как и раньше, запирает свою лавку и идёт обычным шагом домой, мимо людей, стоящих группами у домов. Он не имеет удручённого вида, как будто ровно ничего не случилось. Так и должен был поступать делопроизводитель обанкротившегося главы торгового дома. Он должен, конечно, иметь в виду пользу своего господина и потому выглядит так, как будто у него имеются в перспективе хорошие дела. Однако он может думать также и о себе, и в этот вечер он не идёт прямо домой, в свою комнату, в мансарде, а направляется в консульский дом. Он хотел повидать Фию и переговорить с нею.

Бернтсен знал, что консула не было дома. Он всегда предпочитал идти куда-нибудь в другое место, а не домой, когда его что-нибудь угнетало. Но из гостиной доносились к Бернтсену посторонние голоса. Алиса Гейльберг, Констанца Генриксен, а также фрёкен Ольсен, и даже дочь почтмейстера, служившая в модном магазине, все пришли навестить Фию Ионсен, чтобы она не оставалась одна со своей печалью.

Но Фиа — эта графиня, как её называли, — держала себя великолепно. Она была так хорошо воспитана, что умела скрывать свои чувства и никому не показывать своего горя. Она сидела со своими гостями и рассказывала им содержание одной индейской сказки, которую прочла недавно и собиралась иллюстрировать.

Фиа сказала, чтобы Бернтсена проводили в маленькую комнату, в нижнем этаже, которую называли кабинетом, и сама пришла туда к нему, чтобы выслушать его. Последние дни Бернтсен много говорил и с консулом, и с его женой, которая в обычное время нисколько не интересовалась им, если только он продолжал исполнять своё дело. Оставалась только одна Фиа, с которой он мог говорить обо всём. Разговор их длился недолго, всего несколько минут и когда Фиа снова вернулась к своим гостям, то лицо её оставалась таким же спокойным, как было раньше. Молодые девушки, дожидавшиеся её, ничего не могли прочесть на нём, но они смотрели на неё с огорчением. Наверное Бернтсен сообщил ей о новом несчастье? Однако Фиа держала себя мужественно.

Да, ей нужна была вся её сила воли, чтобы сохранить наружное спокойствие. Её раздражало то, что эти молодые девушки, которых она считала гораздо ниже себя, навязывали ей теперь своё сострадание. И она улыбалась, входя в комнату. Увидев это, и они тоже начали улыбаться и радостно спросили:

— Хорошие известия, а?

— Да, как бы вы думали! Он мне сделал предложение!

— Кто? Бернтсен? — воскликнули поражённые гостьи.

Фиа, надменно смеясь, ответила:

— Да, приказчик моего отца.

Никто не нашёлся ничего сказать и несколько минут все молчали. Но Алисе Гейльберг хотелось показать свою принадлежность к лучшему обществу, хотя она и не была богата, поэтому она сказала:

— Слуги стали очень дерзки в настоящее время.

— Да, приходится допускать многое, — ответила Фиа,

Однако такое высокомерное отношение показалось фрёкен Ольсен не совсем уместным. Сила духа тоже должна иметь границы. В самом деле, отец Фии Ионсен должен был продать свой дом, дела его были из рук вон плохи — и, может быть, со стороны его главного приказчика вовсе не было уж так глупо, если он в такую минуту явился с предложением своей руки и сердца!

— Что же ты ответила ему? — спросила фрёкен Ольсен.

Фиа только взглянула на неё, высоко подняв брови, но ничего не сказала.

— Не знаю, можно ли это считать уже такой дерзостью, Фиа, — продолжала фрёкен Ольсен. — Бернтсен лишь немного старше тебя. У него будет со временем собственное дело, а внешность у него вовсе не плохая.

Она старалась изобразить его сватовство в привлекательном свете, точно ей и в самом деле хотелось, чтобы Фиа Ионсен сделала менее блестящую партию, чем она. Но Фиа только бросила взгляд на неё, не считая нужным отвечать ей. Конечно, она не была ни так изящна, ни так стройна, как Фиа. Она не могла копировать картины и не была особенно сильна в грамматике, а также не читала индейских сказок, но у неё были здоровые чувства и она вероятно думала, что для Фии теперь настало время выйти замуж.

— Должно быть у тебя есть кто-нибудь другой в голове, — сказала она ей. — В противном случае я не понимаю, почему ты так отнеслась к предложению бедняги Бернтсена.

«Вот тебе, получай!» — подумала она при этом.

— Послушай, что ты говоришь! — вмешалась Алиса Гейльберг.

— Я должна была бы, в самом деле, чересчур нуждаться в этом! — возразила Фиа.

— Ну, вот, я говорю: ты имеешь в запасе кого-то другого, — настаивала фрёкен Ольсен.

— У меня есть десять других, если я захочу, — возразила с некоторой досадой Фиа.

С минуту царило молчание. Быть может, молодые девушки думали, что со стороны Фии это было слишком смело сказано. Фрёкен Ольсен только проговорила:

— Ну, когда так...

— Конечно, это так, — сказала Фиа с ударением. — Но если бы даже у меня не было никого другого, я бы всё-таки не взяла Бернтсена и вообще, я бы не взяла никого отсюда, из этого города.