Ну нет, Оливер был не такой человек, чтобы тотчас же бежать на зов доктора! Он был теперь важным лицом. Его должность заведующего складом ставила его на одну ступень с делопроизводителем Бернтсеном. Оливер даже считал себя несколько важнее его, так как не бегал ни в погреб, ни на чердак, чтобы удовлетворить требования покупателей. Оливер был доволен своим положением. Он зарабатывал деньги на еду и одежду и у него было достаточно времени, чтобы смотреть на себя в зеркало и заботиться о своей наружности. Ему нравилось также, что покупатели кланялись ему. А по воскресеньям он всегда уезжал в шхеры и там, лёжа в лодке, смотрел в небеса и мечтал. О чём? Одному Богу известно. Он всегда привозил домой что-нибудь из этих экскурсий: яйца чаек, которые собирать запрещено, и самую запрещённую и драгоценную вещь — гагачий пух. Ни разу он не был пойман с этими запрещёнными предметами, так как никому не приходило в голову обыскивать калеку и потому Оливер был уверен в своей полной безнаказанности. Вообще он не мог видеть этот драгоценный пух без того, чтобы у него не явилось желание тотчас же завладеть им. Он накопил уже большое количество этого пуха за многие годы, но так как сбыть его не мог, то он и сохранялся у него в доме. Его домашняя жизнь сложилась в последнее время лучше, чем прежде. Петра, с годами, стала смирнее и больше оставалась дома. Она с удовольствием пила теперь кофе, который Оливер имел возможность доставать по дешёвой цене. Оливер не выслеживал её, как прежде, вооружившись своим рыбным ножиком. Но всё-таки она часто бывала невыносима, часто презрительно фыркала и ноздри у неё раздувались. Притом же, она никогда не бывала довольна, всё ей было мало. Она вообще была несчастным существом, очень требовательным, в противоположность Оливеру, который довольствовался малым. Но всё было хорошо, пока она держалась скромно и не распутничала. Впрочем, развратной её нельзя было назвать. Она ведь только один раз принесла голубоглазого ребёнка. Принимая всё это во внимание, Оливер мог быть доволен ею. Она была возле него каждый день, он мог согреваться около неё, обедать рядом с нею и лежать на её постели, ощущая её дыхание, когда она спала возле него. Разве этого было мало? Во всяком случае, она была его женой, как это было всем известно, а не женой кого-нибудь другого. И притом она была красива, хорошо сложена и привлекательна. Не будь этого, он бы, конечно, не женился на ней. Но она не была свободна от увлечений. И всё-таки, если б столяр ушёл прочь с дороги, то Оливер мог бы успокоиться. Ведь она даже Шельдрупа Ионсена наградила пощёчиной! Нет, нет, может ли кто-нибудь думать, что её легко купить? Ничего подобного! Петра была как раз такой женой, какая была ему нужна и он часто думал, что никакой другой и не желал бы для себя. Ну, а её дети с карими глазами? Правда, голубоглазая девочка долгое время возбуждала его подозрение, но ему всё же приходилось нянчить её, когда никого не было дома, и качать её колыбельку. По мере того, как он становился всё более дряблым и бессильным, он не мог долго противиться влиянию своей семейной обстановки. Притом же его подозрение относительно этой девочки постепенно проходило. Ведь он ожидал, что у неё будет огромный нос, а между тем девочка росла очень хорошенькой и носик у неё был маленький. Кто может объяснить это? Раньше Оливер не раз разговаривал с разными людьми о том, что у него вдруг родилась голубоглазая девочка, тогда как все другие дети были темноглазые. Как объяснить это обстоятельство? Но он получал всегда уклончивые ответы, когда поднимал этот вопрос. Рыбак Иёрген, впрочем, не выражал никакого удивления по этому поводу. Мало ли тайны скрыто в природе!

Оливер мог считать себя счастливым отцом. Из таких детей, как у него, наверное что-нибудь выйдет. Немногие могут считать себя счастливее в этом отношении. Когда он уже не в состоянии будет работать в складе, то дети его будут помогать ему. Они уже вырастут к тому времени. От Абеля он не ожидал многого, но Франк, — о, Франк ведь посещает высшую школу, он будет учёным и со временем займёт высокое положение! Он был уже студентом и продолжал дальше учиться.

Так проходили дни и годы и Оливер жил так хорошо, как только мог, как будто он не был калекой с одной только ногой. В течение восемнадцати лет он разыгрывал роль настоящего мужчины, не хуже всякого другого, а пожалуй даже лучше. Как-то, в субботу вечером, Оливер вычистил свои башмаки и платье и собрался уже выйти из склада. В последнее время он вёл себя несколько загадочно. Прежде чем выйти на улицу, он высматривал, не идёт ли кто-нибудь и, заметив доктора, тотчас же отходил и ждал. Отчего же он избегал его, когда все другие считали за честь, если доктор на улице останавливал их и разговаривал с ними?

Доктор прохаживался по улице, вместе с почтмейстером, которого он всегда старательно избегал. Уж не подстерегал ли он Оливера? Оливер знает, что доктор не может лично посетить его в складе. Он слышал отрывки разговора почтмейстера, но ничего не понимал. Доктор, однако, всё понимает, но слушает рассеянно. По-видимому, он воспользовался почтмейстером, лишь как предлогом, чтобы прохаживаться здесь и высматривать Оливера. Это уж некрасиво! Странно, что доктор уже два раза посылал за Оливером и Оливер не понимал, что это означает. Но хитрый и любопытный, как женщина, он подумал, не имеет ли это какого-нибудь отношения к консулу Ионсену? И он решил поговорить об этом с консулом и самым почтительным образом спросить его, что может означать это, зачем доктору нужен такой ничтожный и необразованный человек, как он?

Консул удивлённо засмеялся и ответил:

— Почему я знаю?

Но потом он точно спохватился и спросил:

— Он звал тебя?

— Да. Два раза.

— Так. Что же ему нужно от тебя?

— Не знаю.

— Не заботься об этом!

Оливер так и поступил и оставил без внимания зов доктора.

Однако доктор, на этот раз, вышел на улицу и, должно быть, поджидал Оливера. Если бы Оливер мог понимать то, о чём доктор разговаривал с почтмейстером, то, быть может, извлёк бы из этого какую-нибудь пользу.

— Да, это касается потомства. Вы мне не ответили на мой вопрос, — сказал доктор.

— Я не совсем понял, — возразил почтмейстёр. — Разве это не так? Когда дети вырастут, то родители уже перестают о них заботиться и гораздо больше думают о своих внуках. Не доказывает ли это, что в человеке заложено стремление к бесконечному продолжению рода?

— Но с другой стороны, разве это не слишком большая беспечность производить непрерывно детей, осуждённых на жалкое существование, на позор и гибель? Если б хоть все они, по крайней мере, рождались в хороших условиях!

— Не знаю, можно ли так ставить вопрос, — заметил почтмейстер. — Возможно, что тут влияет судьба, которую заслужил для себя человек в своих предшествовавших существованиях на земле. Кое-что указывает на это в нашей жизни. Некоторые дети рождаются в лучших домах и воспитываются в лучших условиях и всё же вырождаются, а другие появляются на свет в нищете, в самой ужасной обстановке, и тем не менее из них выходят порой превосходные люди. Они сами воспитывают себя. И тут, в нашем городе, нет недостатка в примерах подобного рода. Жизнь вообще представляет беспорядочную смесь подобных случаев и нашей логики не хватает, чтобы распутать её.

— Оставим в покое логику, — нетерпеливо возразил доктор.

Он готов был застонать от негодования, оттого что ему приходится расхаживать тут и слушать болтовню почтмейстера, стараясь быть вежливым. Почтмейстер сел на своего конька и остановить его было трудно. Он заговорил о социальном вопросе.

— Разве, когда говорят: «мы рабочие», то подразумевают под этими словами крестьянина или рыбака? О нет! Тут имеется в виду только фабричный рабочий. Вспомните, господин доктор, что мы ведь с вами жили здесь, когда тут не было ни одного фабричного рабочего, и в каждом доме производилось то, что нужно для семьи. Но мы не были до такой степени заняты, чтобы не иметь времени праздновать воскресные дни. Образ жизни был проще тогда, но недовольства было гораздо меньше. Затем началось господство механики, возникло массовое производство, и появился на свет фабричный рабочий. Кто получил от этого выгоду? Кому это доставило радость? Только фабриканту, никому больше! Он хотел получать больше денег, его семья хотела наслаждаться большими земными благами, роскошью. Он не верил, что должен умереть...