Снова молчание.

— Об этом нечего и думать, — опять заговорил он. — Калека-муж и пустой дом! Конечно, я бы, пожалуй, мог получить двери, чтобы навесить их, но...

Она полагала, что тут нет ничего невозможного, но не стала больше приставать к нему. Но она намекнула всё-таки, что у неё дома есть две двери. Затем она показала ему, что всё ещё носит его кольцо, как было раньше. Да, это было неопровержимо. Оливер с изумлением взглянул на неё, когда она заговорила о кольце. Он чувствовал себя несколько смущённым, и если б ему надо было что-нибудь сказать, то наверное у него вырвалось бы только проклятие.

— Ха-ха-ха! Но там ведь стоит другое имя? — засмеялся он.

— Другое имя? Нет, я велела выцарапать его. Хочешь взглянуть?

Петра во многих отношениях была дьявольски хитра и рассудительна. Но это было уже чересчур!

— Разве ты не должна была вернуть ему кольцо? — спросил Оливер.

— Кольцо? Этого бы не доставало!

Оливер громко расхохотался, чтобы избавить и себя, и её от замешательства.

— Отдать назад кольцо? — сказала Петра. — На, посмотри какое оно тяжёлое! Ведь это же чистое золото!

Оливер обиженно возразил:

— Как ты странно говоришь? Разве я стал бы покупать для тебя за границей медное кольцо? Это червонное золото.

— Да, я знаю. Кольцо это больше никогда не покинет моей руки!

Однако так легко не могло всё это разрешиться. Она полагала, что они опять обручены, но об этом ещё надо хорошенько поразмыслить, хорошенько всё обдумать. Столяр, конечно, не умрёт от этого. Он ведь сам отошёл от неё. Притом же человек, так дурно обошедшийся с калекой, заслуживал, чтоб над ним посмеялись. Но всё же тут надо было о многом подумать.

— Что это я сижу и не вижу, что чашка у тебя пустая! — воскликнула Петра и вскочила со стула, чтобы заглянуть в котелок.

И Оливер предоставил ей угощать себя. Кофе был хороший, крепкий. Вообще присутствие Петры внесло с собой какой-то уют, и Оливеру было необыкновенно приятно, что она облокачивалась на его плечо, наливая ему кофе.

— Там, откуда взят этот кофе, осталось ещё много, — сказала она и присела к нему на колени. — Ты ведь можешь меня держать?

— Могу ли? — воскликнул он с гордостью. — Совершенно так же, как и прежде!

— Ну, вот видишь ли! Так почему же этому не быть?

Она прижималась к нему со своей мантильей и всем своим телом, поцеловала его и настойчиво напоминала ему о прежнем.

— Ну, как же ты думаешь, Оливер? Хочешь ты взять меня?

Этого было более чем достаточно. Но всё равно, хорошенько взвесив все обстоятельства, пожалуй, можно было придти к заключению, что это вовсе не так уже глупо. Ведь как ей хочется этого, как хочется!

— Гм, — проговорил он наконец. — Вот, когда я здесь сижу и размышляю обо всём, то начинаю верить... — Он остановился и на минуту воцарилось глубокое молчание. — Да, я полагаю, что это, пожалуй, возможно, — договорил он.

— Да? — прошептала она.

— Раз ты этого хочешь?

— Да, — шепнула она...

И снова потекли дни за днями, но ни в каком случае для Оливера не стало хуже, чем было раньше. Когда Петра переселилась к нему, то принесла с собой в дом разные вещи. Оливер гораздо прилежнее ловил теперь рыбу, хотя страсть к приключениям всё же не вполне оставила его. Он мог в хорошую погоду выехать далеко в море на своей плохонькой лодке, пробыть в отсутствии целые сутки, и потом вернуться. В этом отношении он был удивительный чудак.

Нет, во всяком случае, хуже не было, чем прежде! Если не грозила настоящая нужда, то Оливер был доволен. А когда мать снова вернулась из своих странствований, то пришла не с пустыми руками, у неё был за спиной мешок и в нём находились и съестные припасы, и одежда. В прежнее время такой мешок непременно послужил бы поводом к ссоре, но теперь их было трое в доме и они всё поделили между собой поровну. Может быть, они сделали это только из чувства стыда, если уж не из каких-либо других побуждений? Оливер, как жених, был безупречен.

Однажды к ним пришла старуха. Оливер знал её и думал, что она снова хочет предложить ему лотерейный билет, но оказалось, наоборот, что он выиграл в лотерею, и старуха принесла ему скатерть.

— Вот видишь, — сказал, смеясь, Оливер, — Господь не забывает меня!

Теперь у них стол был покрыт скатертью, а Петра действительно достала двери для комнаты и каморки в мезонине.

В прежние годы, когда Оливер возвращался из плавания, он привозил своей невесте разные подарки. Все эти вещицы украшали теперь её комод. Там была и глиняная собачка, и зеркало, а также белый ангелок, и украшенный деревянной резьбой кофейный подносик.

После венчания Оливер позволил себе лениться в течение пары дней и не выезжал на рыбную ловлю. Ему очень нравились остатки праздничного обеда, но вслед затем мать, по старой привычке, опять стала приставать к нему, чтобы он поехал на рыбную ловлю.

Оливер отвечал ей, что он и без её напоминаний сделал бы это, потому что он знает свой долг. В самом деле, его жизнь сложилась теперь лучше, чем он это думал раньше. Оливер больше не жаловался. Он был женат, и всё, относящееся к его семейной жизни было уже заранее установлено. Больше никаких сомнений у него не оставалось. Хорошо, что он не отдал тогда взаймы верхнюю пристройку, мезонин! Теперь он ему самому понадобился.

Но вот в один прекрасный день Маттис прислал к Оливеру маленького мальчика, который передал ему, что столяр желает поговорить с ним.

— Нам не о чем говорить с ним! — сказал Оливер. — Что он хочет от меня? Передай Маттису, что ему не зачем беспокоиться и приходить сюда. Скажи ему это!

Они могли видеть столяра из своего окна. Он ходил взад и вперёд, и выступал с таким заносчивым видом, как будто уже не впервые имел дело с «Наполеоном», как он называл Оливера прежде.

— Он достаточно безумен и может напасть на калеку, — сказал Оливер, увидев его в окно. — Пусть говорят с ним те, кому надо с ним посчитаться, — прибавил он, вернувшись в комнату.

Петра пригладила волосы, принарядилась и с кокетливым видом вышла на улицу. Оставшиеся в комнате и смотревшие в окно заметили, что столяр вздрогнул. Куда девалась вся его заносчивость? Он говорил с Петрой и она ему отвечала, но видно было, что они не могли никак согласиться друг с другом. Если они говорят о дверях, то пожалуйста! Но нет, они говорят о кольце. Оливер сидел в глубине комнаты. Он только высунул нос, чтоб поглядеть на выступление Петры. Вот столяр опять заволновался. Он собрался с мужеством и взглянул прямо в лицо Петры. Он опять забегал, говоря что-то, и форменно стал кружиться около неё. А Петра? Хотя у неё на лице прыщи и она не очень красиво выглядит, но она всё-таки умеет действовать на него своим тихим печальным голосом, несмотря на его сильное возбуждение. Вот она стоит перед ним и так мило, так обольстительно улыбается. В конце концов, Маттис мрачно уставил глаза в землю и когда Петра подала ему руку, то он взял её, не поднимая глаз. Он удержал с минуту её в своей руке и потом отпустил. Пётра ушла. Потом ушёл и Маттис...

Оливер продолжал сидеть на своём месте. Ему было жалко Маттиса.

После этого никаких неприятностей больше не возникало. Разве никаких? Ой ли?

Дни шли своим чередом и многое произошло за это время. Дурная погода целыми днями мешала Оливеру отправляться в море. Петра была привязана к дому. У неё был ребёнок, мальчик. Старуха мать отказалась от забот о доме и больше не уходила странствовать, чтобы потом вернуться с полным мешком.

Но это было ничего. Оливер не терпел никакой нужды. Он благоденствовал — он и кот. О, этот старый кот уже ни на что больше не годился. Он мог только целыми днями лежать в комнате, да наедаться рыбой. От изобилия пищи брюхо у него стало толстым, и, в конце концов, обе женщины подумали даже, что это был не кот, а кошка.

Оливер тоже сидел дома и был доволен. Он качал ребёнка и наблюдал за тем, что делалось на улице. Руки у него стали нежнее и белее и он сам стал красивее. Однако его всё же раздражало то, что он не видел никакой возможности раздобыть себе меховую шапку на зиму. Ведь не мог же он, в самом деле, выезжать в море, зимой, в соломенной шляпе?