– Для воспоминаний тоже должно быть время.

И даже не понизил голос, увидев, что как раз в эту минуту из двери в полукруглой нише в глубине зала заседаний появился первый секретарь обкома, пропуская впереди себя члена ЦК.

Все было зааплодировали им, но член ЦК, смуглый мужчина с веселыми серыми глазами, остановил их жестом.

– На этот раз я всего лишь ваш гость по пути с нарзана и прошу моего присутствия не замечать.

– Так мы и поверили, – наклоняясь за столом президиума к полусонному и тучному редактору газеты, вполголоса сказал член бюро обкома с небольшими черными усами.

Но у гостя, видно, был хороший слух.

– Нет, я только буду слушать. – И, улыбнувшись, добавил: – Пока жена съездит на хутор к брату, хочу с земляками побыть.

На этот раз все присутствующие зааплодировали наперекор его протестующему жесту. Имя переводчицы, которая по заданию подпольного обкома тоже оставалась при немцах работать в лагере советских военнопленных, известно было здесь не меньше, чем имя того, кто при этих аплодисментах растерянно взглянул на первого секретаря обкома. Но тот сделал вид, что не заметил его взгляда. Только ничего не ведающий Автономов, не опасаясь быть услышанным, опять бросил Грекову:

– Совсем идиллия.

Греков не успел предостеречь его против неуместных реплик, как первый секретарь обкома Бугров, вдруг покраснев, почти крикнул из-за стола президиума:

– Вот с вас, товарищ Автономов, мы и начнем с идиллией кончать. Пока вы там еще не очутились вместе с казачьими песнями на дне будущего моря. – Он повернулся ко второму секретарю обкома Семенову: – Вас, Федор Лукич, мы просили разобраться с приваловскими делами.

Начало бюро не предвещало ничего хорошего. С Семеновым, вторым секретарем обкома, Греков был знаком еще до войны, когда тот работал по соседству с ним тоже секретарем райкома. Еще тогда у Грекова с ним не получилось дружбы, а когда после высокоурожайного года Семенова взяли в обком, он уже на другой день перестал узнавать Грекова. Все та же безоговорочность осталась у него в голосе, когда он, поднявшись из-за стола президиума на отполированную под дуб-трибуну, медленно надел очки и развернул перед собой бумаги.

– Тут, Александр Александрович, нечего и докладывать. Вы правильно сформулировали: вода их топит, а они пьют цимлянское и казачьи песни поют. Но и это еще не все… – поднимая от трибуны лицо в круглых очках и отыскав в зале заседаний Грекова, пообещал Семенов.

Рокочущий голос Автономова из переднего ряда столиков перебил его:

– Это прошлогодние данные. Все цимлянское уже выпили

Первый секретарь обкома Бугров надавил на кнопку звонка на столе.

– У вас еще будет время высказаться.

У Автономова медленно зацветал на скулах румянец.

– И все песни спели.

Второй секретарь обкома, разводя руками, обернулся с трибуны к первому.

– Вот видите, Александр Александрович, у них там самостийная республика.

Бугров напомнил еще более жестко:

– Не забывайте, товарищ Автономов, что вы не у себя в управлении стройки, а на бюро обкома.

Греков был уверен, что с ответом Автономов не промедлит. Еще никогда Грекову не приходилось видеть, чтобы он хоть кому-нибудь позволил себя усмирить. Но и никогда еще не приходилось слышать, чтобы голос Автономова был так похож на рычание.

– Но и не только в управлении нашей стройки полагается вопросы по-взрослому решать. Сегодня с утра вся станица Приваловская уже на новом месте песни поет.

Бугров повернулся к Семенову.

– В чем дело, Федор Лукич?

Семенов явно растерялся:

– Лично мне ничего об этом не известно.

Бугров нашел глазами Грекова:

– А что известно начальнику политотдела стройки?

У Грекова молнией простегнуло, что за эту ночь последняя автоколонна переселяющихся из станицы жителей уже должна была достигнуть нового места. Правда, и стада скота еще будут подтягиваться туда дня три, и трактора с комбайнами на буксирах только на полпути. Но воде теперь их уже все равно не догнать. Он коротко привстал за столиком.

– То же самое, что и начальнику стройки.

Все это время взгляды присутствующих нет-нет и возвращались к гостю из Москвы, и все время он, сохраняя молчание, просидел в одной и той же позе, подложив под щеку руку, лишь изредка обегая взглядом лица в зале. Но при последних словах Грекова он, меняя позу, подперся другой рукой, глаза у него засмеялись. Тут же и нахмурился, всем своим видом показывая, что намерен продолжать оставаться только слушателем.

– У них там круговая порука, – полуоборачиваясь на трибуне к первому секретарю обкома, пожаловался второй секретарь. – О чем, кстати, говорят и те два сигнала, которые у вас, Александр Александрович, на столе. Правда, один из них отпадает. Самому мне, естественно, уложиться в такой короткий срок и съездить в Приваловскую не удалось, но товарищ Истомин только что успел мне сообщить, что первая жалоба отпадает.

– Это верно, товарищ Истомин? – обшаривая глазами зал, переспросит Бугров.

– Да, Александр Александрович. Я лично туда выезжал, – ответил ему из последнего ряда столиков Истомин.

– Вам удалось и эту учительницу повидать?

Греков невольно оглянулся. До этого он Истомина в зале заседаний обкома не заметил.

– Удалось, Александр Александрович. Хотя по слухам…

– Слухи нас не интересуют, – прерывая его, сказал первый секретарь обкома.

С улыбкой под небольшими смуглыми усами вмешался член бюро обкома, перед которым лежал на столе раскрытый блокнот.

– И что же, по вашему мнению, товарищ Истомин, она действительно подходящий объект?

Греков увидел, как Бугров и член ЦК при этих словах одновременно потускнели, а редактор газеты, который задремал уже в самом начале бюро, открыл глаза и подал голос:

– Вот это, Пантелеев, уже ни к чему.

– Нет, почему же, – возразил тот, кого редактор назвал Пантелеевым. – Если она женщина молодая и к тому же казачка…

– Извините, товарищ Пантелеев, но, по-моему, это к делу не относится, – вдруг оборвал его Истомин.

На этот раз слегка улыбнулся первый секретарь обкома. Улыбнулся тому, что ему понятно было, чем объяснялась резкость Истомина. При этом Бугров обменялся взглядами со своим гостем, членом ЦК, и тот кивнул ему.

Утром, когда перед заседанием бюро они ездили на машине по городу, шофер первого секретаря обкома рассказал им о том, что в свою очередь услышал в гараже от шофера секретаря райкома Истомина. И теперь, отвечая на вопрос Бугрова о поездке в Приваловскую, Истомин был не совсем точен. Встреча у него с учительницей Кравцовой в Приваловской состоялась, но того разговора с нею, на который он надеялся, не получилось.

…Как рассказал своему другу шофер Истомина, когда они подъехали к дому учительницы Кравцовой, хозяйка была во дворе. Подоткнув юбку, она месила ногами глину. Недавней грозой с градом так пощербило стены ее дома, что она решила его заново обмазать и побелить. Придется или не придется ей и дальше жить в своем доме, но, как видно, она не могла позволить, чтобы тот дом, в котором она прожила всю жизнь, теперь уходил под воду в таком виде.

В станице знали Пашу Кравцову за женщину чистую, опрятную. И раз ее дому суждено навсегда скрыться под воду, то пусть он останется в ее памяти и в памяти всех других в станице таким же белым и аккуратным, каким она всегда его содержала. Паша Кравцова всегда содержала его как игрушку. Кто знает, если бы больше радостей было ей отпущено за ее тридцатипятилетнюю жизнь, то, может быть, и меньше теперь было бы воспоминаний, которые привязывали ее к этим стенам.

Тем не менее она имела все основания чувствовать себя в то утро в плохом расположении духа. Во-первых, град пообивал со стен дома всю обмазку, исковыряв их почти точно так же, как немцы, когда они обстреливали станицу из-за Дона шрапнелью. Во-вторых, вот уже несколько дней она, с той ночи, когда у нее спасался от грозы Греков, и на себя злилась, и на него, а при воспоминании о том, что могло произойти, но так и не произошло в ту ночь, вся охватывалась пламенем стыда и раскаяния. Самое главное, что она была совсем не такой, как теперь вправе был думать о ней Греков. И теперь у нее похолодели руки и ноги, когда у ее двора остановился точь-в-точь такой же вездеход, в каком ездил Греков. Тем большим разочарованием для нее было убедиться, что это совсем не он. После того как в районе размыло дождями все дороги, Истомин опять пересел из своей новой шоколадной «Победы» на райкомовский «газик».