С того самого дня, когда он, вызванный телеграммой в Москву из сибирской тайги, где был занят прокладкой нефтепровода, остался с дочерью на руках, он так и не встретил женщины, которая могла бы заменить ей мать, и Ольга воспитывалась у его сестер в Ростове и в Москве.

Конечно, были у него другие женщины, они почему-то всегда тянулись к нему, но второй матери для своей дочери он среди них так и не узнал. Так больше и не встретилась ему ни одна, чтобы наглядеться не мог и чтобы не проходило чувство изумления и боязни вдруг потерять, оказаться хуже того своего двойника, которого, конечно, выдумала и наделила несуществующими достоинствами его Шура. Лишь теперь, через двадцать лет, ему, кажется, встретилась здесь, на стройке, женщина, которая вдруг иногда вызывала в нем почти такие же чувства, но сам он не вправе был поддаваться вспыхнувшему к ней влечению.

С утра он решил пешком пройти по всему левобережному крылу плотины. Все, кто теперь сопровождал его, видели, что настроение у него в это утро было более чем хорошее. Кроме приезда дочери были для этого еще и другие причины. Во-первых, от стыка плотины с эстакадой он уже мог пройти по песчаному гребню почти до самого конца. Во-вторых, после недельного перерыва, который умышленно позволил себе Автономов, не заглянув за это время ни разу на плотину, он теперь мог воочию убедиться, что не только она за это время подросла, но уже и вся впадина перед ней, затапливаемая водой после перекрытия старого русла Дона, все больше приобретала вид моря.

– Скоро можно будет выдавать и замуж, – бросил Автономов сопровождавшим его одно из тех своих выражений, которому назначено было облететь всю стройку.

Железнодорожники укладывали однопутку, а бетонщики заканчивали тянуть по гребню плотины барьер. По воде, залившей пойменные луга и низменную левобережную степь, уже вздымались под астраханским ветром волны. Вода разлилась так широко, что едва угадывались вдали затуманенные кромки крутых берегов, и лишь кое-где выступали из нее острова незатопленной суши, поднимались, как зеленые одинокие облака, деревья. Весной птицы еще успели свить на них гнезда и теперь непонимающе носились над ними, что-то стараясь сверху высмотреть сквозь мутную воду.

Автономов остановился у бетонного барьерчика и, глядя на зеркало могучего разлива, произнес свою вторую фразу:

– Неужели когда-нибудь сможет найтись человек, который будет стоять у этого барьера и поплевывать в воду?

На это сопровождающий его порученец заметил:

– Люди с пережитками, к сожалению, у нас еще есть.

Автономов покосился в его сторону и, ничего не сказав, продолжал свой путь. После сознательной недельной разлуки с плотиной ему хотелось сегодня смотреть только на нее и на море, а не разговаривать. Тем более не хотелось ему вступать в разговоры со своим порученцем, которого он если и ценил, то не столько за ум, сколько за аккуратность. Но все же, взглянув с плотины направо и налево от себя, он бросил и третью за это утро фразу, которой надлежало стать крылатой:

– И это все, что осталось от тихого Дона.

Все сопровождавшие его и встречавшиеся ему на плотине люди невольно любовались, как он хозяином шел по новым черным шпалам железнодорожного полотна, иногда останавливаясь, чтобы поговорить с вольнонаемными и с ЗК, и шутил с ними или незлобно выговаривал им, зацепившись за что-нибудь взглядом. У него и вообще была такая прямая и в то же время легкая походка, а сейчас, то ли потому, что чувствовал и сознавал себя на виду у всех, он держался еще внушительнее, чем всегда. Размеренно шагая по плотине, зорким и властным взором все замечал и все видел, и в звучном голосе его содержалось ровно столько меди и серебра, сколько нужно было, чтобы колокол его был всем слышен.

Женщины и молодые девушки, вольные и ЗК, работавшие на гребне и на откосах плотины, подняв и поворачивая вслед ему головы, долго провожали его взглядами, а когда он заговаривал с ними, вдруг начинали отвечать ему грудными голосами.

Но четвертая фраза, которой назначено было завтра облететь все строительные районы и зоны, была произнесена в этот день на плотине не им.

Неспешно шагая по шпалам однопутки, дошел он и до того места, где она пока обрывалась, – еще не дотянули сюда рельсы. Женская бригада ЗК лопатами разравнивала в этом месте песок, нагребала морскую гальку. Если бы не одинокая фигура скучающего в отдалении от них конвоира, ни за -что бы и не догадаться было, что между теми женщинами, которые до этого встречались Автономову на плотине, и этими была какая-нибудь разница. Во всяком случае, никакого внешнего различия между ними не было. И те и другие были одеты в обычные рабочие кофты и юбки, а некоторые в комбинезоны или же в брюки с куртками. И те и другие, несмотря на то что все они были в грубой одежде, а в руках у них были лопаты, ни на минуту не забывали, что они оставались женщинами. Не забывали с утра надеть поярче косынку, подпудрить лицо, подрисовать брови и губы. Исключение составляли лишь более пожилые, повязанные простыми белыми косынками, а то и деревенскими платками.,

И Автономову даже в голову не пришло, проходя через их строй, обратиться к ним как-то иначе, чем обращался до этого ко всем другим женщинам. Останавливаясь возле черноглазой блондинки с особенно ярко накрашенным ртом, он попенял ей, что она так вяло шевелила песок лопатой.

– Что же ты, милая, – сказал Автономов, – никогда за лопату не>держалась?

В ответ черноглазая блондинка разогнулась и, опираясь на лопату, загадочно улыбнулась Автономову. Почему-то все другие женщины, работавшие с нею рядом, притихли.

– Так точно, гражданин начальник, я за другое держалась.

Порученец Автономова рассыпчато хохотнул у него за спиной и тут же подавился. Гамзин, сдвигая брови, пытался погасить улыбку, но она помимо его воли расползалась по лицу. Из женщин только две или три, глядя на Автономова, выжидающе улыбались, остальные нагнули головы и поотворачивали лица.

Черноглазая блондинка в упор смотрела на Автономова, опираясь на воткнутую в песок лопату. Но, должно быть, меньше всего была приготовлена она к тому, чтобы услышать от Автономова тот ответ, который услышала. В голосе у него было лишь одно задумчивое удивление, когда он, подняв слегка покрасневшее лицо и встречаясь с ее вызывающим взглядом, спросил:

– Где же это, девочка, уже успели так изуродовать тебя?

После этого он круто отвернулся от нее и стал спускаться вниз на асфальтовую дорогу, по которой все время, пока он совершал обход плотины, катилась, сопровождая его, машина. Он не стал продолжать обход плотины, а, не оглядываясь, сел в машину и поехал обратно.

Не видел он и того, как черноглазая блондинка, которая еще некоторое время смотрела вслед ему, опираясь на лопату, вдруг отбросила ее в сторону, закрыла лицо руками и упала на песок, извиваясь и содрогаясь всем телом. Вокруг нее столпились другие женщины.

После зачастивших дождей установилась такая жара, что где бы люди ни работали на плотине, они обливались потом, и некуда было деться от мошки, черной кисеей застилающей пойму.

Но, пожалуй, самое скверное, жаркое и ветреное место досталось тому самому солдату, который теперь выстаивал свою вахту на пирсе рыбоподъемника. Ему не повезло уже с утра, когда начальник охраны назначил его стеречь всего одного ЗК в самом скучном месте, где давно уже были закончены все работы, за исключением ювелирных зачисток. Притом выпало солдату сторожить того самого ЗК, который и раньше всегда, когда им приходилось оставаться вдвоем, умел своим взглядом ковырнуть под самое сердце. Странный ЗК, и глаза у него всегда были такие, будто он в чем-то сочувствует своему стражу.

Но служба есть служба. ЗК, с надвинутой на глаза эбонитовой маской, висел, зацепившись за арматуру цепью на самой высокой отметке пирса рыбоподъемника, а солдат стерег его у подножия блока, изредка щурясь на трепещущее пламя электросварки. Впрочем, посматривал он туда лишь по обязанности, потому что все равно некуда было бы этому ЗК деться. Не за облако же он ухватится, изредка проскальзывающее над его головой в небе таком же ярко-синем, как и пламя электросварки. Все же солдат должен был посматривать наверх, не теряя из виду объект своей охраны, и поэтому все время стоял к котловану спиной, где его взор мог бы найти для себя кое-что более интересное. Там всегда было много людей и машин. Здесь же, лицом к безграничному разливу воды, день тянулся особенно долго.