Литмир - Электронная Библиотека

Вот и сегодня, приняв ванну, он направился в атриум. Эпикед сообщил, что Цецилия, которая сейчас у своих родных, более или менее здорова, рвота поутихла и она желает видеть его.

Сулла выслушал слугу внимательно и спросил:

– Где Катилина?

– Он ждет в саду.

– Зови его сюда.

О Цецилии ни слова.

Эпикед послал раба за Катилиной, которому был назначен прием на три часа утра. Сулла подошел к бассейну. Поглядел в чистую, как зеркало, воду. И увидел знакомого человека. Только лицо у этого было очень красное. Белые крапинки посерели. Сулла решил, что это кровь прилила к голове после горячей ванны. Поманил к себе Эпикеда и спросил: не очень ли багров цвет лица? Эпикед изучающе осмотрел своего господина. Он сказал:

– Может быть, тебе следует почаще пользоваться фригидарием. Холодная вода подчас полезнее горячей. Она сжимает поры. Не пропускает болезнь вовнутрь.

– А кто мне говорил про горячую? – раздраженно сказал Сулла. – Горячая, дескать, раскрывает поры и выгоняет болезнь наружу. Кто это мне говорил?

– Я, – признался Эпикед безо всякого страха.

– Так когда же ты врал: тогда или врешь сейчас?

– Нет, я и тогда говорил правду. Надо чередовать горячую и холодную ванны.

Сулла указал на зеркальную воду имплювия:

– Видишь, какой он багровый?

– Это искажает вода. На самом деле цвет твоего лица значительно мягче.

Сулла усмехнулся. Недоверчивой гримасой. Он хотел знать, что же все-таки лучше: горячая или холодная ванна?

– На этот вопрос не смог бы ответить даже Гиппократ.

– Почему? – Сулла не отрывал глаза от имплювия.

– Потому что чередование холодной и горячей воды – суть лечения водою.

– Ах, лечения?! – Сулла злорадно ухмыльнулся. – Поди-ка сюда, Эпикед.

И он показал слуге некий прыщ, скорее фурункул, выскочивший на шее, чуть повыше правой ключицы.

– Что это!

– Прыщ, – ответил слуга.

– Сам ты прыщ!

– Может, фурункул… – Слуга пытался получше разглядеть раскрасневшуюся припухлость.

– Ну? А поточнее?

– Это скажет врач.

– Так вот… – Сулла поворотился к слуге. – Только между нами. Слышишь?

Эпикеда не надо предупреждать. Это излишне. Сулла разве первый год делится секретами?

– Из этого прыща я достал маленького белого червя…

Эпикед выпучил глаза. Его смуглое лицо побледнело.

– Червя? – спросил он. – Из этой ранки?

– Да. Такого беленького. Какие бывают на падали.

Слуга не очень-то поверил: белый червь на живом теле?

– Может, на больном, Эпикед? Черви чувствуют болезнь…

Тот покачал головой, – дескать, не похоже. Он быстро вышел из атриума и вскоре вернулся с флаконом и белой тряпкой.

– Покажи мне этот прыщ, о великий!

Смочил тряпочку жидкостью из флакона и приложил к ранке. Промыл ее.

– Что это? – спросил Сулла.

– Очень крепкие лемносские духи. Я назвал бы их бальзамом.

– Да, пощипывает. Приложи еще раз. Приятно.

– Может, позвать врача? – сказал слуга.

– К свиньям! Не надо. Подумаешь – прыщ!

И он широким жестом пригласил Катилину, который показался у входа. Пригласил в укромное место. За колоннами. В портик.

Эпикед удалился.

– Садись, Каталина! – Сулла занял место в бесселе – двухместном кресле. Рядом пристроил молодого римлянина – кареглазого, в голубой тоге и высоких башмаках. Перед ними низенький столик. А на нем – засахаренные фрукты и вода из летнего снега. И вино. Однако Катилина отказался от угощения. А воду пригубил.

– Как дела? – спросил Сулла.

Луций Сервий Катилина, которому исполнилось двадцать пять лет, слыл ярым сулланцем. Ему боги и те нипочем! Его богом стал Сулла. Проконсул знал это. Полагал, что сей молодой патриций пойдет далеко, если только не свихнется где-нибудь на крутом повороте.

– Шипят, – сказал кратко Катилина. – О великий и мудрый! Они ненавидят нас. Вот и шипят!

Сулла уставился на него пристальным, тяжелым взглядом.

– О великий! Обидно слышать – и даже стыдно, – как поносят нас. Марианцы считают нас дикими, кровожадными зверями. А за что? За то, что им утерли нос? За то, что не позволили убить республику?

Сулла молчал, и взгляд его лежал на молодом человеке тяжким грузом.

Катилина горячился:

– Они было поджали хвост. Теперь не слышно громких разговоров, непрестанных проклятий. Шипят в кулак. Шипят друг другу на ухо. Это, говорят, безопасней. И в то же время, говорят, можно душу отвести. А дай им срок, дай им возможность – саданут нам нож промеж лопаток. И бровью не поведут! Я знаю этих хищников. Этих пантер. Они притаились. Их запугали проскрипционные списки. А попробуй ослабь вожжи! Попробуй дай им волю. Вот тут-то взгромоздятся на нас, словно орлы, и глаза нам выклюют. Нет, о великий, на твоем бы месте день и ночь составлял списки. Ибо врагам нашим несть числа. Они притаились. Клянусь богами! Сволочной народ – даже и говорить с ним нечего. Пусть беседуют с врагами вооруженные центурионы и палачи! Надо чтобы Тарпейская скала действовала и днем и ночью. Только в этом способе вижу я выход. Ибо они, враги наши, буде возьмут верх, – уничтожат нас в мгновение ока. И не пожалеют. Даже не задумаются. Таковы они – эти лисы и волки, пантеры и гиены!

Молодой человек разошелся. Разбушевался. Размахивал руками. Тряс головой. Топал ногами.

А Сулла слушал. Не перебивая. Взгляд его по-прежнему лежал на Катилине. Проконсул не поощрял. Но и не сдерживал. Не соглашался. Но и не возражал. Он впитывал в себя речь Катилины, подобно греческой губке.

– А что было вчера? – рассказывал Катилина. – Пришел ко мне брат. Мой родной брат. Его звали Квинт. Старше меня лет на десять. И первое, что он сделал, – это начал ругать. Да простишь меня, о великий и мудрый! – тебя. Да, да, тебя! И это при том, что отлично знал про мою к тебе безграничную любовь. Я предупредил его: «Квинт, не ругай моего дорогого вождя». А он не унимался. Не было худого слова, которого не поставил бы он рядом с твоим божественным именем. Я еще раз ему: «Квинт, прекрати богохульство». А он – свое…

Свинцовые глаза Суллы налились кровью. Он застыл, как лев перед прыжком. Ждал конца этой неприглядной истории.

Катилина продолжал свой рассказ:

– «Послушай, Квинт, говорю, если бы это болтал отъявленный марианец – я бы не стал даже слушать. Просто прибил бы негодяя – и дело с концом. Если бы вся эта гадость лилась из уст какого-нибудь тевтона или нумидийца – наших заклятых врагов, – это еще полбеды. Но когда богохульствует римлянин, да к тому же квирит, к тому же патриций?!»

– И ты так долго терпел? – спросил Сулла, плотно сжав зубы.

– Нет, – поспешил с ответом Катилина. – Разумеется, нет.

– Что же ты сделал?

– Я убил его, – сказал Катилина, не моргнув глазом. И это была сущая правда. Насчет убийства.

Сулла улыбнулся:

– Молодец!

– И я прошу, – продолжал Катилина, – внести имя брата в проскрипционный список.

– Задним числом? – спросил Сулла, глядя в упор на молодого человека.

– Да, – скромно ответил Катилина.

– Ну что ж, – сказал проконсул, – пожалуй, это разумно. Он был состоятелен, этот негодяй?

– Да, о великий и мудрый.

– Ты получишь половину, Катилина.

– Благодарю тебя, о великий!

– Но впредь… – Сулла поднял руку, – но впредь не советую тебе слишком испытывать свое терпение. Эдак можно и сердце надорвать: действуй поживее. Понял?

Катилина припал к его руке. И жарко ее целовал.

– Всегда, всю жизнь, – шептал он, – буду служить тебе верную службу. Буду ненавидеть врагов твоих, как своих, о великий и мудрый!

– Гибрид получит соответствующее указание, – промолвил Сулла. Он имел в виду вопрос об имуществе убитого Квинта, брата Катилины, того самого Катилины, который стоял много лет спустя во главе двух заговоров и, следуя по стопам Суллы, пытался захватить власть. (Не его вина, что это ему не удалось.)

Катилина помчался домой. Полетел, что называется, на крыльях радости. С него не только снималось клеймо братоубийцы, но значительно увеличивалось личное имущество, и он торопился сообщить об этом своей дорогой супруге…

68
{"b":"113110","o":1}