Сулле не пришлось кривить душой или подтасовывать факты. Верно же говорят: победителей не судят! Какие бы мелкие ошибки ни были допущены, результат – общий итог – сам говорит за себя.
Ни одно сражение, которое дал Сулла, не посрамило римского оружия. Очень часто приходилось биться с превосходящими силами. Вообще говоря, если бы Митридат был воистину большим (о великом нечего и заикаться) полководцем, то он сумел бы поставить Суллу в критическое, а может быть, и вовсе в безвыходное положение. Кому было легче собрать войско – Сулле или Митридату, к которому «в гости» заявился римлянин? Даже младенец скажет – кому. Стратегу не пристало отвечать на этот вопрос: уж слишком он ясен…
Сулла стоит на высоком помосте. Ветер треплет его тогу, специально добытую для торжественного вступления на землю Брундизия…
Оставим все в стороне, – достаточно проанализировать три момента похода: осаду Афин, заключение мира с Митридатом и столкновение с римлянами, если так можно назвать встречу с войском Фимбрия. Последнее требует особого объяснения, особого рассмотрения, что ли, ввиду своей необычности. Ибо это было, или могло быть, столкновением со своими соотечественниками, пришедшими не на помощь, а чтобы помешать. Но даже и это мягко, слишком мягко сказано. Консулы Цинна и Карбон не придумали ничего, решительно ничего лучшего, как послать этого жалкого Фимбрия и коварно ударить по войскам Суллы. (А до этого столь же подлую попытку сделал консул Флакк.)
Афины, этот некогда величайший город, оказал Сулле упорное сопротивление. Это было просто удивительно: на что надеялись эти, глупые, эти поглупевшие афиняне, предводительствуемые тираном Аристионом, самонадеянным и жестоким?
По-видимому, Аристион и его приближенные полагали, что само слово «Афины» произведет на римлян устрашающее впечатление. Возможно, так оно и было бы лет триста – четыреста тому назад. Но сейчас? В это время? Разве не сумасшествие запираться в городских стенах и пытаться диктовать – ужасное нахальство! – какие-то условия самому Сулле, римскому полководцу!
В Киликии существует хорошее выражение, когда желают выставить кого-нибудь на всеобщее осмеяние. Там говорят так: «Этот человек воистину сильнее зеленой лягушки». (Такие лягушки в Азии отличаются особой голосистостью.) Сулла с полным правом обозвал Аристиона негодяем, который «не считается со страданиями обреченных горожан».
Осада и взятие Афин, несомненно, будут достойно описаны в «Воспоминаниях». Пусть историки, размышлял Сулла, кропают на пергаменте что угодно. Это их ума дело. Это их занятие. Их забота. Истинная оценка всему происшедшему будет дана им, Суллой, и только им. Ибо только таким путем можно противопоставить правду различным кривотолкам. Например, не далее как вчера Эпикед передавал болтовню о том, что якобы проход в Афинской стене, то есть слабое место, случайно открыли некие старики. Сулла долго смеялся и обещал написать все, как было. Во-первых, не старики указали слабое место, а его нашел, его определил сам Сулла. И нечего тут громоздить одну чепуху на другую. Объезжая городскую стену, Сулла увидел уязвимое место в обороне, которого не заметили ни Фронтан, ни Руф. И приказал направить основную силу именно сюда. Но посоветовал предварительно скрытно сосредоточить войско в роще, на берегу Кефиса, и оттуда ударить по стене. Однако этого было недостаточно. Следовало отвлечь внимание афинян. Не стоило особого труда организовать ложный приступ. Вот каким образом – и никаким иным было найдено слабое место в обороне афинян и пробита брешь. Надо полагать, что сенаторы, читая это место в отчете, воздадут должное Сулле, а ежели сочтут это не вполне убедительным – пусть пеняют на себя! Разговор с такими может произойти довольно-таки крутой. Но с этим еще надо повременить…
Брундизий все ближе и ближе. Кажется, ничего не изменилось за четыре года: те же кипарисы, та же гавань и беленькие домики на берегу. Та же зеленовато-голубая вода.
Инстинкт подсказывал Сулле принять некоторые меры предосторожности: все-таки целая армада, все-таки – армия на ней, хотя она не столь уж многочисленна: за четыре года убыль весьма ощутима.
Римские полководцы, которые на берегу, и сенат, который в Риме, не всегда понятны для постороннего. В них есть некоторая таинственность, как в том сфинксе, который близ Мемфиса в Египте. Сулла приписывает эту видимую простым глазом, без финикийского кристалла, таинственность идиотизму сенаторов, который они кое-как пытаются прикрыть. На это у них хватает ума. Есть в Риме еще одна категория магистратов-чиновников, которую не мешает при случае проучить. Речь о народных трибунах. Хотя они вроде бы выборные, но от этого они не менее вредные, чем сенаторы. Пожалуй, даже более вредные! Будь на то воля Суллы, – а ежели соизволят боги, будет на то его воля! – трибунов разогнал бы в двадцать четыре часа. И не посмотрел бы Сулла на традиции! Эти подлецы всю жизнь гадили Сулле. Ссылаясь на свою избираемость. На волеизъявление народа. На связь с народом. Эту шантрапу следует разогнать. Непременно разогнать. Дали бы только боги утвердиться в Риме!..
Сулла приказал морским военачальникам бросить якоря на рейде и ни в коем случае не пускать солдат на берег. Может случиться, что они поплывут дальше. А куда дальше – об этом сообщит в свое время.
Ближе всех к берегу подошла пентера Суллы. Остальные корабли почтительно выстраивались за его кормою на приличном расстоянии. Была приготовлена фелюга для сообщения с берегом, который казался пустынным. А ведь был уже четвертый час утра! Это весьма и весьма подозрительно…
Сулла снова возвращается к мыслям о завершенном походе…
Второй важный момент – встреча с Митридатом и заключение мира. С точки зрения самого Суллы, все здесь обстояло прекрасно: искусный разговор, хорошие условия для победителя, то есть для Рима, унижение побежденного и обеспечение стабильности в Азии.
Однако, по мнению сенаторов, – и это известно Сулле, – все обстояло наоборот: сговор с Митридатом, сохранение военного преимущества Суллы с расчетом на междоусобицу италийских народов, шантаж Рима. То есть налицо все условия для обвинения проконсула Суллы в предательстве. Во время похода интриги против Суллы исходили от консулов Цинны, Флакка, Карбона и прочих недобитых марианцев. После смерти Флакка Карбон продолжал черное дело против единомышленников Суллы. Цинна и Карбон оказались во главе всех сил, противостоящих проконсулу. Это они оснастили и послали в Грецию армию Фимбрия для того, чтобы погубить не Митридата, – о нет! – но Суллу. Таков тот предел, до которого докатились эти деятели в Риме…
Как-то ночью, беседуя с Эпикедом, Сулла разразился грубой бранью против этих господ. Он был немного пьян. Говорил яро. Стучал по столу кулаками. Словом, вел себя, как лев в клетке, доведенный до исступления.
Эпикед слушал с мрачной снисходительностью. Казалось, все это он уже знал и все предвидел. Более того: у него готов ответ на все недоуменные вопросы Суллы. Однако молчал до поры. Давал выговориться и господину, выгореть его страстям. В припадке бешенства Сулла клял себя за то, что не разделался с этими господами в Риме и поверил Цинне. Подлюга, наверное, думает, что обвел вокруг пальца Суллу. Черная бездна, казалось, разверзлась у самых ног полководца. И он слышал голоса, завлекающие в бездну, слышал явственно довольное похихикиванье сенаторов. Что же? – кое-чего они добились. Но ведь все впереди! Понимают они, что все впереди, или не понимают? Может, они полагают, что Сулла оглох, ослеп? Разве не работают на Суллу добровольные и платные соглядатаи?..
– Гляжу на тебя, – сказал Эпикед, – и диву даюсь.
Сулла разом остыл. Как-то обмяк. Пропала вся воинственность. Хлебнул вина так поспешно, что поперхнулся. Уставился на слугу недоумевающим взглядом.
– Да, да, – продолжал Эпикед, – диву даюсь.
– Почему?
– Очень просто! Ты давно должен был понять, что те, кто верховодит сейчас в Риме, завидуют тебе. Они готовы с удовольствием вырыть для тебя могилу. И даже похоронить с большими почестями. Лишь бы избавиться…
