– О чем это он? – пробормотал доктор. – И что это еще за мамаша Комати?

– Катч хотел сказать, что я вел себя как последний дурак, – с удрученным видом объяснил Рэнд. Выдавив из себя это признание, он вздохнул и посмотрел Стюарту прямо в глаза. – Однако это не значит, что такое сойдет с рук кому-то еще. – Взъерошив волосы, Рэнд подошел к борту и облокотился о поручень, зная, что Маколей последовал за ним. – А мамаша Комати – это и нянька, и сиделка, вторая мать, старый верный друг… и, помимо всего прочего, самая настоящая тиранка. Она называет себя христианкой, распевает псалмы, то и дело осеняет себя крестом – и при этом хранит у себя в хижине старых богов своих предков и приносит им жертвы. И не видит в этом ничего плохого!

– Она была рабыней в вашем доме, – кивнул Маколей, начиная кое о чем догадываться.

– Верно. Она была еще нянюшкой моей матери, а потом ее подругой и наперсницей. Когда отец женился на матери и привез ее в дом, ему пришлось взять с собой и мамашу Комати. Попробовал бы он ее не взять! Она сразу дала понять, что не оставит «свою малышку»! Держу пари, что отец ее побаивался. – Уголки губ Рэнда дрогнули в насмешливой улыбке. – А уж я-то ее боялся как огня.

Обернувшись, он скрестил руки на груди и подумал, как это все-таки чертовски странно – после стольких лет рассказывать о мамаше Комати, и притом не кому-то, а именно Стюарту!

– Мамаша Комати всегда уверяла, что владеет искусством магии, заговоров и колдовства, но употребляет его только на доброе дело. И если кто-то заболевал, она удалялась к себе в хижину, жгла там какие-то перья, что-то смешивала… Кстати, она даже носила на шее распятие! Да только его было плохо видно под языческими амулетами, которых там болталось не менее дюжины, – добавил Рэнд.

– А ей были известны какие-нибудь тапу? – осторожно спросил Маколей.

– Только не под этим названием, – покачал головой Рэнд. – Мамаша Комати – негритянка, и магия ее – африканского происхождения. А тапу используется только на островах в южной части Тихого океана. – Он пожал плечами. – Но сходство есть.

– А мистер Катч действительно считает, что магия существует?

– А вы, доктор? Вы ведь человек науки. Что вы думаете об этом?

У удивленного Маколея вырвался смешок.

– Вы, между прочим, говорите с шотландским горцем, а у нас в горах до сих пор верят и в фей, появляющихся из тумана, и в их магию! Боюсь, если соскрести тонкий слой цивилизации, то вместо солидного врача перед вами предстанет обычный знахарь, который тоже жжет перья и бормочет заклинания, чтобы вылечить обычную простуду. – Посерьезнев, он вопросительно посмотрел на Рэнда. – Однако вы задали этот вопрос не кому-нибудь, а мисс Банкрофт. Стало быть, у вас были для этого основания. Скажите, а сами-то вы что думаете об этих самых тапу?

Прежде чем ответить, Рэнд долго молчал.

– Существует что-то необъяснимое, – наконец нехотя признался он, – а что до их якобы власти над человеком… знаете, доктор, это скорее вопрос культуры. Мамаша Комати верит в силу тапу, Катч тоже. Да что там, я и сам видел, что происходит с туземцами, на которых наложено тапу! Человек становится глухим как пень, полностью теряет интерес к жизни и умирает в тот самый день и час, который назначает колдунья! Или его поражает неведомый недуг.

– Но мисс Банкрофт – англичанка, – напомнил Маколей. – По-моему, трудно представить себе людей, менее склонных к суевериям, чем англичане! На редкость прагматичный народ! Только вспомните, что они делали в Индии!

Но Рэнд был настроен скептически.

– Мисс Банкрофт провела большую часть жизнь на островах Тихого океана, а это что-нибудь да значит.

– Стало быть, мой французский коллега, доктор Мессье, возможно, в конце концов окажется прав, – задумчиво проговорил Маколей.

Рэнд бросил на него удивленный взгляд. Подобная мысль не приходила ему в голову.

– В этом смысле да… возможно, он был прав. И причина слепоты мисс Банкрофт – вовсе не болезнь.

– И не какое-то потрясение, а результат наложенного на нее тапу.

– Это только возможно, – перебил его Рэнд, – но тогда расспрашивать ее не имеет смысла. Тут Катч прав – если это так, то тогда она просто не может сказать об этом.

– И что же нам делать? Заклятия, порчи – это уже не по моей части, капитан Гамильтон. Как вы уже на редкость точно подметили, лекарь, а точнее, знахарь из меня – как из собачьего хвоста сито!

Рэнд, честно сказать, не помнил, чтобы он так отзывался о докторе, но с трудом скрыл улыбку.

– Думаю, прежде всего стоит отыскать Тиаре, – сказал он. – С этого мы и начнем.

Клер боялась даже думать о том, что случится, когда она в следующий раз увидит Рэнда. Она заранее сжималась при мысли о том, что опять попадет во власть панического ужаса, но очень скоро выяснилось, что бояться ей следует только собственных воспоминаний.

Рэнд, конечно, сразу же заметил ее смущение и страх, но у него хватило ума сделать вид, что он ничего не видит. Он завел разговор о совершенно посторонних вещах, принялся вспоминать разные смешные случаи тех лет, когда он и его братья были еще мальчишками, и очень скоро Клер, забыв обо всем, весело смеялась. Только когда он упомянул Бриа, лицо ее омрачилось.

Облокотившись на перила, Клер тронула его за рукав.

– Что же случилось с Бриа? – не выдержала она наконец. – Я чувствую, с ней случилось что-то… что-то ужасное, и произошло это, думаю, во время войны… настолько страшное, что об этом даже жутко говорить.

– Для этого есть причина, – жестко отрезал Рэнд, чувствуя, что его лучезарное настроение развеялось как дым. – Но чужих это не касается.

Клер не обиделась. «И правда, кто я ему?» – подумала девушка. Рэнд ни разу не сказа, что любит ее, но она и так догадывалась, что этого не может быть.

– Просто вы так часто рассказываете о своих братьях… и почти никогда о Бриа.

– Это потому, что она была намного моложе нас, братьев. Дэвид, Шелби и я были погодками… а Бриа родилась много лет спустя. Для нас она была забавной младшей сестрой.

Клер улыбнулась.

– А она об этом догадывается?

– Возможно. Впрочем, мы никогда не делали из этого тайны. – Рэнд облокотился о поручни. – Только она все равно бегала за нами как привязанная. Ей было приятнее бродить с нами, чем сидеть в доме. Единственное, что удерживало ее там, – это пианино.

– Она играет? – удивилась Клер. – А я и понятия не имела! И ни разу не слышала, как она музицирует. А когда я спросила, если у вас в «Хенли» музыкальная комната, Бриа ответила, что нет.

Рэнд помрачнел – именно так и должна была ответить Бриа.

– Теперь так и есть, а я еще помню времена, когда они с отцом играли каждый вечер. Она унаследовала его талант. Бриа всегда любила музыку. Мама тоже, но до Бриа ей далеко. Она очень радовалась, поскольку считала, что для женщины это чрезвычайно важно.

– Да, в глазах Элизабет это, несомненно, было большим достоинством.

– Так и есть. – Он замолчал. Как всегда, непослушный локон, выбившись из прически, затрепетал на ветру, щекоча уголки рта Клер. Но когда она нетерпеливо потянулась, чтобы убрать его на место, Рэнд, перехватив ее руку, сделал это сам. – Когда началась война, Бриа было всего одиннадцать… когда закончилась – пятнадцать. Где-то в эти годы она и умерла.

– О, Рэнд… подумай, о чем ты говоришь!

– Ты же хотела знать. – Сгущались сумерки, и море, так же как и небо, темнело прямо на глазах. – Отделившись от основной армии, маленькие отряды янки, двигаясь на юг, рыскали повсюду, прочесывая местность. Было почти невозможно избежать встречи с ними. А «Хенли», к несчастью, лежала прямо у них на пути. До того времени война почти не коснулась плантации. Кое-кто из рабов еще раньше сбежал к янки, многие ушли сразу же после воззвания Линкольна, однако в распоряжении Дэвида по-прежнему было достаточно людей, чтобы управляться с «Хенли». Единственным рынком сбыта нашего риса по-прежнему оставалась Англия, но прорываться сквозь кольцо блокады становилось все труднее, а потом и вовсе невозможно. К тому времени Шелби уже не было в живых – его убили в Манассасе. Я сидел в тюрьме на Севере, а наш отец, хотя тогда мы этого еще не знали, погиб под Виксбергом.