Правда, у меня не было никакой уверенности, что мне удалось усыпить подозрительность сестры Вебб, которая как смотрела на меня колючим взглядом, так и продолжала смотреть. В стене рядом с кроватью была деревянная кнопка, которая проволокой соединялась с колокольчиком. Сестра Вебб показала мне на нее в самый первый вечер, когда принесла таблетку.

– Ею можно пользоваться только в крайнем случае, мисс Смит, – торжественно проговорила она. – Если же вы воспользуетесь ею без должной причины, нам придется полечить вас, чтобы вы успокоились. Запомните мои слова.

Я послушно взяла таблетку и проглотила ее, запив разбавленным молоком. В результате мне снились кошмары, и я проснулась с противным вкусом во рту и головной болью, но протестовать было бесполезно. Точно так же со мной поступали, когда я была ребенком, у миссис Логан, и я понимала, что должна подчиняться, пока не найду способ избавляться от снотворного.

Через неделю я перестала пить таблетки, но мне пришлось тренироваться по несколько часов в день с кусочком хлеба вместо настоящей таблетки. Взяв его на ладонь, я вроде бы клала его на язык, а на самом деле зажимала между большим и указательным пальцами.

В первый раз, когда я решилась попробовать по-настоящему, я очень волновалась, но сестра Вебб ничего не заметила. С того дня мои мысли становились день ото дня яснее, и я избавилась от тумана в голове, который мучил меня и в дневные часы тоже.

Комната освещалась газовой лампой, подвешенной у самого потолка, которая наверняка контролировалась из коридора, потому что едва я принимала таблетку и меня запирали на ночь, как свет гас, так что комната погружалась в темноту, разве лишь за двойным стеклом над дверью продолжал гореть свет. Раз в неделю мне выдавали чистые простыни, рубашку и носки. Дважды в неделю убирали комнату. На моем этаже я была не одна. Всего здесь было пять комнат, и все показались мне занятыми. Пока Стелла с еще одной девушкой убирали комнаты, мы сидели в коридоре под надзором сестры Вебб, которая медленно прохаживалась из конца в конец, то есть между моей комнатой и лестницей.

Моими соседками были женщины гораздо старше меня. Одна никогда не разговаривала, ни на кого не смотрела, словно жила в каком-то другом мире. Три остальных вроде бы знали друг друга, но я очень скоро поняла, что они больны по-настоящему. Одна из них несла что-то несусветное и го рыдала, то начинала хохотать. Две кое-как беседовали, даже не стараясь понять, что говорит каждая из них. Я тоже попыталась побеседовать с ними, главным образом чтобы показать сестре Вебб, будто я покорилась судьбе, но в их словах не было никакого смысла.

Однако я была благодарна этой уборке, потому что она хоть ненадолго освобождала меня от сидения в четырех стенах и давала возможность взглянуть на других людей. Сидя в коридоре, я старалась получше узнать, как живут в больнице, которая была очень большой и в которой были не только женщины, но и мужчины, потому что иногда снизу до меня доносились мужские голоса. Разобрать отдельные слова я не могла, и, скорее всего, мне бы это ничего не дало, но еще я слышала крики, пение и смех, в котором не было ничего веселого.

Не ошибусь, если скажу, что в больнице в основном были больные люди, но вполне возможно, что были и такие, как я, здоровые и помешенные сюда под предлогом сумасшествия, потому что кому-то из родных или деловых партнеров выгодно было упрятать их подальше.

Как-то раз, во время третьей недели моего пребывания в больнице, когда у нас убирали комнаты, послышались крики, и сестра Вебб бросилась вниз посмотреть, не понадобится ли ее помощь. Стелла и другая девушка были заняты уборкой, а я подбежала к лестнице и перегнулась через перила. Мне почти ничего не удалось разглядеть, разве что большой холл на первом этаже. Доктор Торнтон, положив руки на перила, поднимался с третьего этажа, и я побежала обратно к своему стулу, узнав лишь, что по лестнице могу попасть на первый этаж.

Дверь моей комнаты была очень массивной, и я почти ничего слышала из-за нее, когда она была заперта. Иногда я прижимала к ней ухо, и до меня доносились звуки шагов и открываемых дверей. Я подумала, что, наверно, моих товарок в это время отводили в гостиную, о которой говорил доктор Торнтон, и у меня упало сердце, когда я вспомнила, что мне придется несколько месяцев доказывать своим хорошим поведением, что меня тоже можно отпустить к ним.

Дважды в неделю меня навещал доктор Торнтон, и всегда в сопровождении сестры Вебб. Растянув губы в неискренней улыбке, он смотрел куда-то мимо меня, пока спрашивал, как я себя чувствую, игнорируя любой мой ответ и уверяя меня, что я попала в очень хорошие руки, так что мне еще повезло. Потом он уходил.

Когда он пришел ко мне в третий раз, я спросила, могу ли я написать письмо. Он вопросительно посмотрел на меня, потом принял свой обыкновенный вид и ответил:

– Почему нет? Почему нет? А кому вы хотите написать, мисс Смит?

– Джентльмену, у которого я работала, – медленно проговорила я, стараясь казаться полусонной, словно все еще принимала таблетки. – Его зовут мистер Райдер.

– Мисс Смит, он знает, где вы. Разве вы не помните? Это он позвал врачей, когда с вами случился... э... приступ умственного расстройства.

– Я бы хотела написать ему и поблагодарить его.

– Очень хорошо. Очень хорошо. Сестра Вебб принесет вам все, что нужно. Мы бы хотели, чтобы вы были тут счастливы. Вы хорошо выглядите, мисс Смит. Я уверен, отдых и покой имеют великое целебное действие. Постарайтесь не поддаваться волнению. До свидания. До свидания.

На другой день сестра Вебб принесла мне тоненькую стопку бумаги, ручку, чернила и один-единственный конверт. Я была разочарована, потому что рассчитывала утаить один конверт для письма миссис Хескет. Как бы то ни было, мне удалось спрятать два листочка бумаги, и из них я с большими предосторожностями соорудила конверт, используя вместо клея джем, который мне намазывали на хлеб к чаю.

Я очень хорошо понимала, что письмо мистеру Райдеру никогда не покинет стен больницы, поэтому написала всего несколько строчек, сообщив, что не помню, как заболела, и прося прощения за беспокойство, которое, вероятно, всем доставила, а также выражая надежду, что, может быть, кто-нибудь навестит меня в будущем. Второе письмо, которое я написала, предназначалось миссис Хескет. Возможно короче я описала ей свое похищение, неведомую больницу во главе с доктором Торнтоном, расположенную невесть где, но рядом с деревней и на краю огромного луга, и попросила о помощи. Надписав свой самодельный конверт, я вложила в него письмо и спрятала в ящике, где лежала Библия.

Это был хороший день, потому что я кое-чего добилась, но в основном я боролась со страхом и одиночеством. Рядом со мной не было ни единого человека, с которым я могла бы поделиться своими мыслями. К тому же я безгранично боялась сестры Вебб, так что у меня начинало сильно колотиться сердце, стоило мне заслышать, как она вставляет ключ в замок. Еще я боялась, что у меня ничего не получится с побегом, потому что мне даже не хотелось думать, что со мной будет потом.

Чтобы выкинуть эти мысли из головы, я принялась читать Библию, по книге в день. Еще я дважды в день снимала ночную рубашку и делала все физические упражнения, которым в Колледже для юных девиц нас обучала мамзель Монтавон. Я не только убивала с их помощью время, ведь я представления не имела, что меня ждет впереди, и мне надо было быть ко всему готовой, поэтому я не могла позволить себе ослабеть от неподвижного образа жизни.

Хуже всего было, когда в восемь часов выключали свет и я часами лежала без сна. Тут мне приходилось рассчитывать на приятные воспоминания, чтобы не поддаться страху. Таких воспоминаний у меня было немного, и все они так или иначе были связаны с Тоби, будь то в Париже или в Лондоне, а лучшим оказалось воспоминание о цирке. Я оживляла мысленно каждое мгновение того дня, делая это еще и еще раз, и это меня никогда не подводило, потому что на меня снисходил покой, разгонявший все страшные тени.