В трубке раздалось какое-то бульканье.

— Обратитесь к врачу! Вы знаете, который час?

В своих поступках люди руководствуются не тем, чего ждут от будущего. Мы скорее стремимся уйти от того, что осталось позади нас. В голосе этого человека звучали воспоминания обо всех прошлых обманах и одиночестве. От этих воспоминаний он пытался оградить себя при помощи вещей осязаемых. Слова эти произнесло мясистое тело, находящееся в доме внушительных размеров.

— Очень жаль, — заметил Каспер. — А я-то думал, что вы дорожите своей работой. И при этом не прочь заработать десять тысяч.

Они въехали на Биспебуэн. Телефон молчал. Может быть, все его догадки — просто игра воображения. И человек сейчас положит трубку.

— Наличными?

Каспер достал из кармана халата деньги фонда и поднял их к свету фонарей. Он насчитал двадцать купюр. С изображением Нильса Бора. У одного из создателей квантовой механики были большие мешки под глазами. Наверное, это было нелегко. Обладать сердцем и умом святого — и тем не менее оказаться причастным к созданию самой страшной бомбы.

— Почти новыми пятисоткроновыми купюрами, — пояснил он.

Он услышал, как зажглась лампа, застонала кровать, кто-то тяжелый заворчал. Жена или ротвейлер.

— Порт ночью закрыт, — сказал мужчина.

— Вы хотите сказать, что можно убедить настоящего моряка в том, что с закатом солнца Эресунн закрывается?

Они ехали по Речному бульвару.

— Мол Кальвебод, — сказал голос. — Наискосок от Шлюзовой гавани. Через полчаса.

Они свернули у Центрального вокзала и Почтового терминала. Проехали на юг вдоль гавани. Миновали новый «Рыбный рынок». Когда Каспер был маленьким, здесь были угольные склады, суда, служившие домами, и заводы. Теперь здесь выстроили торговые центры и ночные клубы.

Они проехали теплоэлектростанцию имени Эрстеда, причал Бельведер — он не бывал здесь лет десять. В его детстве здесь стояли двести пятьдесят катеров, а рядом были крошечные садовые участки, на которых люди жили круглый год. Теперь все пространство занимали бизнес-центры и порнокиностудии. Бывало, что небольшие цирки останавливались тут на зиму, он помнил несколько таких зимовок в Южной гавани. В те времена город заканчивался здесь, а к юго-востоку от Шелландсбро начиналась настоящая тундра. Сейчас здесь раскинулись поля для гольфа, вырос футбольный стадион, появились бензоколонки. Три дома поблизости от железной дороги, которые он помнил по тем временам, находились теперь под охраной государства и были огорожены. Что тут скажешь? За полпоколения мы шагнули из джунглей прямо в зоопарк.

— В моем детстве, — заметил он, — это были задворки города. Теперь тут самый настоящий фасад. Не понимаю.

Всегда приятно, когда есть публика. Но он говорил сам с собой. И не ждал ответа.

— Задворки остались в целости и сохранности, — отозвалась африканка. — И меньше они не стали. Скорее даже больше. Их просто слегка подкрасили.

Он почувствовал какую-то беспричинную злость.

— Интересно, — спросил он, — откуда у малолетней монахини, выросшей в африканском буше, такая осведомленность о темных сторонах города?

Она качнулась вперед, отпихнула ногой ногу Франца и ударила по тормозам. Каспер чуть не вылетел из кресла через лобовое стекло. Фибер побледнел, как привидение.

Она сняла через голову медальон и протянула его назад. Включила в салоне свет. Каспер увидел фотографию, на которой были изображены двое детей и мужчина — на зеленой лужайке. Дети были кожа да кости, но улыбались во весь рот белозубыми улыбками. У мужчины была кроткая улыбка и взгляд, который уравновешивал эту кротость.

— Мне тридцать пять лет, — сказала она. — У меня муж и двое детей.

Серебро, которое он держал в ладони, было теплым. У него был ее запах. Он знал, что где-то в тропиках должно быть растение, в солнечный полдень источающее точно такой же аромат.

Он перевернул медальон. На обратной стороне были выгравированы два зулусских щита, два ассегая крест-накрест и слова: «Первый Панафриканский чемпионат по айкидо».

— Меня все больше и больше привлекает жизнь монахини, — отозвался Каспер. — Можно ли надеяться?

Они остановились напротив двух мелководных стоянок между двумя молами, далеко впереди на одном из молов что-то шевельнулось — если не считать этого, то все вокруг было тихо. Сестра Глория выкатила его на платформу и опустила на землю. Она повезла кресло — медленно, спокойно — через дорогу, на территорию порта. Вокруг не было слышно ни одной машины. Каспер обожал ночь. Когда он был маленьким, мать иногда читала ему, не часто — на это не было особенно ни времени, ни сил, — но случалось, что читала. Книжку под названием «Палле — один на свете». Он слышал тишину в книге. За рисунками, за текстом, за очевидным одиночеством книги ему была слышна приносящая отдохновение тишина города, в котором все замерло.

Сейчас он чувствовал то же самое — полное спокойствие окружающего его города. И то, что какая-то всеобъемлющая женственность движет его вперед.

На последней бетонной швартовой тумбе сидел человек в конской попоне. Уже на середине мола Каспер понял, что видел его раньше — видел или слышал.

Человек с лицом цвета свежесваренной свеклы встал, в бирюзовых глазах не было никаких признаков того, что он узнает Каспера, да и вряд ли это было возможно — Каспер был обмотан бинтами, словно мумия. Это был тот человек, который неподалеку от Национального банка вел катер Стине — целую двухнедельную вечность назад.

— Если нам надо попасть в блокированный район, — заявил он, — то еще пять тысяч сверху.

Бор выглядел еще более несчастным в свете энергосберегающих ламп. Стине когда-то рассказывала Каcперу о неприятии Эйнштейном трактовки квантовой механики. Как и все великие игроки в покер, Эйнштейн обладал чувством границ случайного. Встреча здесь, в Южной гавани, с человеком со свекольным лицом находилась за этими границами. Каспер поежился. На короткое мгновение у него возникло чувство, что Всевышняя играет краплеными картами.

Он достал коньяк, африканка протянула ему два стаканчика для промывания глаз. Несмотря на дрожь в руках, он не пролил ни капли.

— Мы с сестрой Глорией, — сказал он, — живем в одном и том же монастыре. Мужское и женское отделения разделены решеткой. Мы смотрели друг на друга через решетку целый год. Как раз сегодня, в день ее восемнадцатилетия, нас отпустили в город. Так что мы хотели бы отпраздновать это в одиночестве.

Человек посмотрел на повязки, на гипс. На инвалидное кресло.

— Тогда пять тысяч сверху. В качестве залога. Получите их назад, когда вернетесь.

Каспер надел очки. Отсчитал половину суммы. Не без труда.

— Мы оставим катер там, — сказал он. — У Новой гавани. Для вас — никакого риска. Вы, конечно, помните, что такое быть влюбленным, когда тебе восемнадцать.

Человек уставился на Каспера. Каспер поднял стаканчик.

— За Спасителя, — воскликнул он. — Первый тост всегда за Спасителя.

Сестра Глория положила алюминиевые рельсы на пристань и закатила Каспера в катер.

— Это «Янмар», — заметил свекольный человек, — вы управитесь с ним?

Монахиня откинула кожух двигателя, открыла топливный кран, повернула ключ зажигания — двигатель проснулся. Она отвязала швартовы, включила передачу, прибавила газ — катер медленно проследовал мимо стоящего на пристани мужчины. Каспер снова поднял стаканчик.

— Она окончила курсы кочегаров, — сообщил он. — До того как пошла учиться на медицинский. Но потом она дала вечный обет. И поднялась до черного пояса.

Катер вышел из Шлюзовой гавани, здесь фарватер становился шире.

— У нас здесь были тренировки, — сказал Каспер, — когда я был маленьким. Небольшие цирки, у которых не было средств на настоящие зимние стоянки, снимали площадки в Северной гавани или здесь. Весной в обеденный перерыв мы приходили сюда и сидели на молу — возле складов с пряностями. У меня тогда была мечта, фантазия — тогда и потом, долго-долго. Такая постоянно возникающая картинка. Я представлял себе, что у меня будут дети и я покажу им, где я жил. Я всегда представлял себе именно эту гавань. В один прекрасный день я буду стоять с детьми на корме парусного судна, глядя на Южную гавань, — и мы отправимся в путешествие. Это будет чувство великой свободы.