Он не понимал, о чем она говорит. Он не понимал таких неожиданных переходов. Море опять выглядело иначе. Одновременно он услышал все ее прежние настроения. Любовь, печаль, желание, разочарование.

Он надел халат. И шлепанцы. И вышел на улицу.

Он прошел несколько километров по Странвайен, потом он замерз и зашел в гостиницу «Рунгстед». Мальчик за стойкой держался гордо и с достоинством, вызывая в памяти образ «Маленького трубача».[59] Не чувствовалось ни малейших признаков неодобрения — ни по отношению к сандалиям, ни к халату.

— Позади, в ночи, — объяснил Каспер, — осталась женщина, поезд которой ушел. А я забыл дома свою кредитную карточку. У вас есть свободный номер с видом на море?

— Ваше лицо, — ответил мальчик, — не менее убедительно, чем наличные деньги.

В ту ночь он не спал, он сидел и смотрел на воду. Когда настало утро — как звук, но еще не как свет, он спустился вниз. Мальчик стоял там, где Каспер его оставил.

— У отцов церкви был лозунг, — сказал Каспер, — credenti et oranti, не знаю, насколько хорошо вы знаете латынь, но это значит: «Пусть твоя молитва руководит тобой». Сегодня ночью я не спал и молился, и я понял, что на самом деле поезд никогда не уходит. На самом деле все мы, так или иначе, проводим всю жизнь на перроне с теми, кого мы любим. Что вы скажете на это?

— Мне пятнадцать лет, — сказал мальчик. — Я с благодарностью впитываю жизненную мудрость. Но это не означает, что я откажусь от пяти крон чаевых. Когда вы переведете деньги на наш счет.

— Вы получите больше пяти крон, — пообещал Каспер. — Если вызовете такси. И дадите мне в долг денег.

Мальчик набрал номер такси и заказал машину.

— Они хотят знать, куда вы поедете

Каспер ожидал, что скажет: «По Странвайен».

Но почему-то произнес совсем другое.

— В город, — сказал он. — В самую тьму района Нёрребро.

Квартира Стине находилась на улице Шелландсгаде, на девятом, и последнем, этаже. Он попросил таксиста подождать. У подъезда ему попались несколько подвыпивших субъектов, они задумчиво оглядели его шлепанцы и халат.

Лифта в доме не было, последние пролеты он преодолевал медленно, ее звучание слышалось повсюду. Он понял, что был знаком лишь с какой-то ничтожно малой ее частью.

Он остановился перед дверью, прислушиваясь к спящему зданию, нащупал спрятанный над дверной коробкой ключ. Войдя в квартиру, он опять некоторое время постоял, не зажигая света.

Квартира состояла из одной квадратной комнаты, маленькой кухни и маленького туалета — косые белые стены, высокий эркер, совсем немного мебели. Обстановка была не просто спартанской — она была тюремной. И тем не менее комната жила.

Секрет этого отчасти заключался в том, что те немногие вещи, которые находились в комнате, были правильно расположены — словно камни в песчаном саду. Каспер сменил больше сценографов и реквизиторов, чем смог запомнить, и только единицы из них обладали тем, чем обладала Стине. И эти немногие, так же как и она, использовали минимум мебели, совсем немного ламп и минимум реквизита.

Он слышал эхо ее босых ног, ступающих по доскам пола, он чувствовал некоторые из ее запахов. Но на остальных уровнях квартира почти ничего не открывала. Письменный стол из ошкуренного дуба. Лампа тридцатых годов дизайна Поуля Хенингсена. Стул. Большая двуспальная кровать. Комод с большими, плоскими выдвижными ящиками для хранения чертежей и рисунков, именно с него он снимал мерку для ящика в вагончике. На столе лежали письменные принадлежности. Стояли два компьютера. На низком столике — два принтера. На стене — большая пробковая доска с приколотыми к ней открытками и конвертами. Повсюду лежали куски плавникового леса: дерево, ставшее черным, ставшее серым, серебристым. Камни, подобранные на берегу. Раковины. Цветы, орхидеи — не те, что продаются в цветочных магазинах, а скромные, редкие ботанические виды, которые он впервые увидел здесь, у нее. Невысокий стеллаж с научной литературой. На одной из стен — ковер из тонкой черной шерсти, со сложным переплетением геометрического орнамента. Никаких картин на стенах. Никаких фотографий.

Строго говоря, она ничего не рассказала о своем прошлом. А он и не спрашивал. Они танцевали друг вокруг друга в соответствии с негласным соглашением о том, что следует избегать тех мест, где в архиве хранилось прошлое. И тех, где планировалось будущее.

Это был красивый танец, трогательный, полный уважения. Обратная сторона уважения — излишняя дистанция. Он сделал шаг вперед и открыл один из плоских ящиков, он был забит письмами.

Как-то раз они вместе принимали душ, здесь, в этой квартире, он вышел первым. Она выключила воду. Капли, стекающие со стен и с занавески, играли прелюдию ля-мажор Шопена — капли светлых, насыщенных кислородом чувств, падающие на черный мрамор. Она налила в ладони гель для душа, добавила воды и выдула мыльный пузырь величиной с кокосовый орех прямо из рук.

Потом она налила гель на одну руку, прижала ее к телу под левой грудью, рядом с сердцем, и начала дуть. Он никогда не видел ничего подобного, пузырь получился огромным, золотистым, словно мяч морского льва в цирке — диаметром сантиметров тридцать.

Пузырь не успел оторваться. Она поймала его другой рукой, теперь он представлял собой трубу, идущую вокруг ее тела. Она растянула эту трубу, ее стороны были вогнутыми, как будто они одновременно стремились и расшириться, и закрыться.

— Принцип Дирихле, — пояснила она. — О минимальных поверхностях. Очень красивое доказательство. Когда мы увеличиваем поверхность, она одновременно с тем, что поддается, пытается занять наименьшую площадь.

Она вышла из душа и подошла к нему. С вогнутым, вытянутым, сверкающим пузырем.

— Все живо, — сказала она. — И все мертво. Стремление одновременно стать больше и сдержать себя. Как и любовь. Это загадка. Как можно находиться в состоянии свободного падения? И одновременно держать руку на стоп-кране?

Она подошла к нему вплотную. Казалось, что ее кожа покрыта невидимым слоем масла. Вода не хотела равномерно распределяться, а собиралась во множество капелек — словно на дельфине.

— А есть какой-нибудь выход?

— Даже если бы он и был. Ты бы не захотел им воспользоваться.

Пузырь коснулся его.

— Да ты никогда и не хотел. Даже когда был очень близок к этому.

Пузырь лопнул.

Она допустила лишь одну ошибку. Но этого было достаточно. На мгновение ее звучание изменилось. Оно наполнилось знанием. В это мгновение он понял, что она что-то о нем знает. Что она, должно быть, побывала в какой-то части его системы, куда он не давал ей доступа. И что-то оттуда извлекла. Именно это ему и вспомнилось той ночью.

Человек, получивший хорошее воспитание, не станет читать чужие письма. Каспер даже письма Баха, перепечатанные в «Гросе» не читал. А письма Киркегора — исключительно из исследовательского интереса. Но если уж хочешь добраться до женского, приходится пользоваться всеми возможностями.

Он поднял пачку писем и стал их перебирать. Тот, кто всю свою долгую жизнь тасовал карты и сдавал их счастливой рукой, быстро начинает ориентироваться в стопке бумаг.

Сверху лежали рабочие письма из отдела сейсмологии, Лундского университета, Британской геологической службы Эдинбурга. Пачки писем из ЕССЦ — Европейско-Средиземноморского сейсмологического центра в Брюйер-ле-Шатель. Из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. На дешевой бумаге для ксерокса. Потом он добрался до личных писем, их было немного. Или же она хранила остальные в другом месте. Или же она их вообще не хранила. Он нашел тонкую стопку написанных от руки на плотной желтоватой рельефной бумаге. Они были подписаны «мама» или «твоя мама». Адреса отправителя не было, но рядом с датой было написано «Хольте». Он нашел один конверт с адресом отправителя и сунул его в карман.