* * * Им не положены прекрасные черты, В уме отказано, в достоинстве и чести, Они для победителей – скоты, Отродье адское, угроза страшной мести За унижение, за травлю и разгром, За всё, что им навязано изгойством, Враньём и наглостью, пером и топором, И войском пыточным, гестаповским геройством. Им подлой силой навязали эту роль, Им отказали в человечестве и в Боге, И вот теперь, когда они – вопящий ноль, У победителей от страха пляшут ноги, У победителей в мозгах летает моль И червь безумия копает там берлоги. У победителей – содомские мечты, Цивилизация содомского гламура, Ещё и носит христианские кресты На голом теле их содомская натура. Какая месть коварней, чем возврат Содомских стад к возлюбленным и детям, Домой, на родину?!. Какой сравнится ад С возмездием таким, с подарком этим?..  * * * О нет, я не из тех, кому дороже близких Какие-то стихи, тем более – свои!.. Они всего лишь след, оставленный в записках Для близких и родных, для дома и семьи, Которые – мой свет, и бездна, и спасатель, Кириллицы моей люблёвый кислород И небо, где живёт люблёвый мой читатель, Поскольку на земле ему заткнули рот. И, более того, страшны мне люди эти, Что говорят: «Стихи рождаются, как дети, И собственных детей они дороже»… Бред! Быть может, их стихи с такой натугой лезут, Что надобны щипцы и прочее железо, И роды принимать к ним ходит Мусагет?.. Большой Секрет для маленькой, Для маленькой такой компании, Для скромной такой компании Огромный такой Секрет. * * * Каталась песня в лодке на канале, Где очень много плавает всего: «Люблю я Маньку, эх, она – каналья, Люблю ее – и больше никого!» Была весна, листву деревья гнали — Как спирт, – и пьяной набережной вдоль Одни канальи шли, одни канальи, Походкой сладкой, как морская соль. Умом нельзя – за что он Маньку любит? Нельзя аршином это обрести. Ни на какой язык такие глуби, Такую мистику нельзя перевести — Умрут слова и станут местом общим, Наш опыт жизни непереводим, Но мы – канальи! – никогда не ропщем И на других без зависти глядим. Катайся, песня, весело скандаля, Катайся в лодке парня моего: «Люблю я Маньку, эх, она – каналья, Люблю её – и больше никого!»  В этом жестоком транспорте, где никто не уступит место Ни старику, ни старухе, ни безногому инвалиду, Ни беременной жизни, чья плоть вздыхает, как тесто, — На обиженных возят воду, и глупо копить обиду. Я пробираюсь к выходу и уплощаюсь в давке, Мне ещё ехать и ехать, остановка моя далеко, Но я точно отсюда вырвусь, я – не бабочка на булавке, Я – пешком, я расправлю лапки – так весело и легко, По воздуху путешествуя не в мимолетящем транспорте, Где злоба так жизнерадостна и так беспощадна сила, Которая так торопится!.. Да живите сто лет и здравствуйте, Но я – пешком, я – по воздуху, жить я люблю красиво!.. В этой красивой жизни так легко уступаю, так весело, Место жестокой силе и жизнерадостной злобе, Которые так торопятся, что превратятся в месиво — Обе! И напоследок увидят прелесть красивой жизни, Которая путешествует так весело и легко — Всеми крылышками и лапками по воздушной своей отчизне, Этой прелести остановка – далеко ещё, далеко!.. * * * Я – умственный, конечно, инвалид, Черты безумия во мне преобладают. Как ни корми, душа моя болит, Когда другие жизни голодают. И, кружкой кофе начиная день В мирах, где качка ритма – как в вагоне, Я вижу мной ограбленную тень, Чья кружка кофе греет мне ладони. И утешает только перевод С испанского, из дивного поэта, Который сам – такой же идиот И шлёт привет, с того взирая света, И, олуху небесного царя, Ему я кофе наливаю кружку, И пузырём – в окне моём заря, Опилки снега, ветер гонит стружку, И строки начинаются на И, Чья ткань соединительная дышит, Как жабры архаической любви На глубине, где нас никто не слышит.  А в Чили, когда мочили, Подвалы кровоточили, И плыло людское мясо Во имя – какого? – блага. И никакая Гаага На тему того Гулага Тогда не точила балясы, На свой трибунал напялив Правозащитные рясы. Мочильщик дожил до старости, Его донимают хворости, Он пребывает в сырости, В памперсах он, в подгузниках, В почёте, он всех прощает, Нельзя же судить больного. А говоря об узниках, Которых мочили в Чили, Думать надо правозащитно, Что все они были здоровы, Слишком здоровы и молоды, И если они перемолоты Пытками в порошок, Виновна в этом История, А не жалкая тварь, которая Ныне ходит с трудом на горшок!.. Сползает огромная пена С правозащитного молока — Крови там по колено И ловушка для дурака. |
