— Что она еще рассказывала? — продолжал допытываться Стас. — Постреляли народ из каких соображений?

— О! — поднял дед указательный палец. — Вот про это я ее поспрошал, да. Мутанты мутантами, дела чудные, конечно, однако ж в остальном рассказ бабы той на правду похож был. А говорила она, будто банда эта, что Красное-то захватила, из-за Оки пришла.

— Откуда такие выводы?

— Вот и я ее спрашиваю, дескать: «С чего, дурья твоя башка, выводы-то такие делаешь? Откуда известно?». А она и говорит: «Слыхала, как бандюган один в разговоре промеж своих обронил, что велено дальнейших распоряжений ждать из Арзамса», — дед сделал паузу и снова многозначительно поднял брови. — О как.

— Интересно, — задумчиво протянул Стас.

— А то. Дальше еще интереснее. Банда эта пришла, ясен хер, не просто так. За зерном пришли паскудники. В Красном-то пшеницу растят. Велели срочно выдать шестьдесят мешков. На складах общинных столько не набралось, так главарь ихний, бандитский то бишь, сказал, что по хуй ему такие проблемы, и что если… — дед задумался. — Как же это? А! Что если Железному Легиону нужно шестьдесят мешков, то шестьдесят мешков будут, иначе костьми тут все ляжете. Велел выгребать запасы из амбаров. А особо жадных селян обещался расстрелять. Запасы и впрямь не все сдали, понадеялись, дурачье, на «авось пронесет». Кто в солому зарыл, кто картошкой в подполе засыпал. Только и бандюки-то не пальцем деланы оказались, зерно нашли, а два десятка человек к стеночке прислонили. Так-то вот.

— Жестко. А сколько народу в банде было, известно?

— Сколько на пересчет, бабенка та не сказывала. Говорила только, что на четырех грузовиках они подъехали. Три с людьми и со зверюгами этими, а один порожний, под зерно, видать. Считай сам. Никак не меньше сорока стволов выходит.

— Да, вот тебе и банда залетная, — прошептал Стас, сосредоточенно водя пальцем по гладкому краю деревянной плошки. — Значит, говоришь, три дня назад заваруха эта в Красном случилась?

— Четыре уже, — поправил дед. — А у тебя никак измышления какие по вопросу этому есть? Я тебе байку свою рассказал, расскажи и ты старику, что за интерес такой имеешь.

— Про форт Кутузовский слыхал? — начал Стас после долгой паузы, пристально глядя деду в глаза.

— Ну, знаю, есть такой. От Красного, кстати, неподалеку.

— Уже нет.

— Это как так? — дед нахмурился и сплел узловатые пальцы в замок. — Что значит «нет»?

— Баню кровавую учинили в Кутузовском. Если бабе твоей верить, учинили в тот же день, что и экспроприацию в Красном. Исполнители, судя по описаниям, под одним флагом ходят. Рожи вот такие, — Стас повторил за дедом красноречивый жест, — с одной и той же баланды нажирают, — он оторвал мутноватый взгляд от плошки и глянул на озадаченного хозяина со всей серьезностью, подобающей ситуации. — Чуешь, чем тут пахнет?

— Это ж… — дед уставился в потолок, что-то прикидывая. — Если в один день-то… От Красного до Кутузовского почитай часов семь ходу, хотя они ж на машинах… Но взять один форт и тут же в другой рвануть — соплями мазано, не клеится. Стало быть, два отряда разных. Сорок стволов тут и…

— И еще тридцать там, плюс подкрепление мордастое, учету не поддающееся. Транспорт серьезный в достатке наблюдается, значит, и база капитальная с мастерскими имеет место быть где-то в здешних лесах, — рассуждал Стас, проговаривая все это скорее для себя, нежели для собеседника. — И кто сказал, что отрядов всего два? Просто известно о двух только. Нет, не банда это, отец, совсем не банда.

— А что ж тогда?

— Что? — переспросил Стас и пожал плечами. — Не знаю. Может, и власть новая. Ладно, все, спать надо уже.

— Ну, надо, так надо, — вздохнул дед. — Пойдем, я тебе там в сенях постелил.

Стас прошел за хозяином в комнатку с дверью напротив входной и бросил рюкзак в угол.

— Вот, — обвел дед рукой нехитрое убранство. — Располагайся. Одеяло теплое, ватное, не замерзнешь. Сортир на дворе, как выйдешь — налево. Ну, все вроде. Спокойной ночи тебе и спасибо, помог старику вечерок скоротать.

Дед кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.

Стас стянул ботинки, скинул разгрузку, часы и ПБ положил на прикроватную тумбочку, камуфляж повесил на стул и залез под одеяло.

— Господи! — прошептал он, взглянув прямо.

В ногах у кровати стоял деревянный крест, прислоненный к стене.

— Хорошо хоть портрет не прибил еще.

Несмотря на заверения деда, под утро Стас сильно замерз, от чего и проснулся. Он взглянул на часы — без пятнадцати восемь, сел, опустив ноги на холодный пол, и поежился. Тут же закружилась голова, и бок снова заныл. Мерзкий привкус капусты, казавшейся вчера такой аппетитной, вызывал небольшую тошноту. Или здесь виноват был самогон? Стас обулся, прицепил кобуру, сунул в нее ПБ, накинул куртку и отправился в сортир.

— Проснулся уже? — весело поинтересовался дед, едва дверь в сени успела открыться.

Стас хотел съязвить что-нибудь в ответ, но передумал, да и мысли как-то не шли.

— Угу. А умывальник где тут? И тазик бы какой, побриться.

— Умывальник в чулане, а таз я тебе сейчас притащу.

— Спасибо, — буркнул Стас и пошел справлять нужды.

Вернувшись со двора, он зашел в свое временное пристанище, достал из рюкзака бритву, кусок мыла, полотенце, банку с зубным порошком и, покачиваясь, направился в чулан. Закуток позади дышавшей жаром печки был весь забит кухонной утварью. На полках в несколько рядов стояли тарелки, чашки, миски, стаканы, чугунки… Дюжина расписных металлических кружек висела на гвоздиках. В углу приютился старый ухват, покрытый черной бугристой окалиной. Маленькое окошко с белой шторкой сплошь было уставлено крохотными фигурками из разноцветного стекла: журавли, олень, поросенок, заяц, какие-то непонятные существа с двумя горбами на спине, автомобильчик, самолет… Первые солнечные лучи падали на подоконник, преломлялись в стеклянных фигурках и разбегались цветными пятнами по небольшому квадратному столику. На стене, справа от окна, висел рукомойник, а на нем стоял осколок зеркала.

— Посторонись-ка, — в чулан протиснулся дед с тазом в руках, поставил его на столик, вынул чайник из печи, разбавил холодную воду в тазу кипятком. — Во, тепленькая. Заморозки уже на дворе-то. Продрог, наверное, ночью?

— Есть немного, — признался Стас и скривился от накатившего приступа тошноты.

— Чего, нехорошо, что ли? Опохмелиться?

— Не, не, на фиг. Само пройдет.

— Ну, как знаешь.

— Откуда красота такая? — поинтересовался чисто из вежливости Стас, кивнув на чуланное богатство. — Коллекционируешь, что ли?

— Да шут с тобой. Коллекционируешь, — передразнил дед и хохотнул. — Не, жена покойница насобирала тут утвари всякой, любила это дело, красоту-то наводить. Мне оно и не к чему уже, конечно, а убрать вроде как рука не подымается. Пущай себе, думаю, болтаются. Иной раз зайдешь, глянешь, и на душе как-то светлее, что ли, делается, наряднее. Ну ладно, мешаться не буду, пойду, дела поделаю, — дед вытер руки, еще раз усмехнулся и удалился.

Стас перекинул полотенце через плечо, поправил кусок зеркала и, тяжело вздохнув, посмотрел на свое потрепанное отражение. С той стороны посеребренного стекла глядели воспаленные не выспавшиеся темно-карие глаза с сеточкой розовых сосудов по краям и вокруг радужки, в обрамлении синеватых кругов снизу. Длинная уже черная щетина на впалых щеках и резко очерченном подбородке подчеркивала и без того нездоровую бледность кожи, компенсирующуюся только еще более бледным полукруглым рубцом на левой скуле. Короткие темно-каштановые волосы с едва заметными следами проседи сбились в пучки и торчали во все стороны.

— Хреново выглядишь, — сказал он самому себе, макнул в таз кусок мыла, повертел его в ладонях и размазал пену по щетине.

Сверкнуло острое лезвие, и пена, сходя с лица ровными полосами, закапала в раковину, открывая шрамы над губой, на подбородке, на шее. Закончив, Стас сполоснул бритву, вытер и положил в карман. Он зачерпнул ладонями воды из таза, медленно поднес их к лицу и, наслаждаясь приятной обволакивающей теплотой, окунулся в эту купель. Постоял так несколько секунд, задержав дыхание, и снова повторил процедуру, а потом еще раз. Наконец он снял с плеча полотенце, прижал его к своему обновленному лику, глубоко вздохнул и выдохнул с таким облегчением, будто сбритая щетина весила пару кило как минимум, и теперь, потеряв сей тяжкий груз, жить стало значительно легче.