– Если честно, не хотела бы я жить рядом с такой штукой.

Настроение у барона мгновенно портится. Если его самая наивная союзница не верит в затеянное им дело, жди неудачи. Его методы продажи – да, разумеется, несколько грубоватые – должны были бы подействовать на эту влюбленную женщину. Исчерпав весь запас аргументов, он все-таки пытается убедить ее:

– У вас такое впечатление именно из-за отсутствия ветроустановок. Одна-единственная установка действительно шокирует, но когда их пятьдесят, это уже пейзаж.

Элиана представляет себе этот индустриальный пейзаж, прямо сказать, совсем не экологичный. Она поворачивается к Сиприану, словно желая спросить: «Вы что, принимаете меня за полную идиотку?» И тут в голове торговца ветроустановками возникает спасительная мысль, он увлекает Элиану в машину, садится за руль и катит к своему дому и при этом ворчит:

– Если вас это не убеждает, ступайте к моим врагам.

– Сиприан, ну не принимайте так близко к сердцу. Хотя этот свет, мигающий в ста метрах над головой, вовсе не такая уж приятная картина.

– А вы знаете, Элиана, какое мощное лобби борется против моего проекта? Крупные промышленники, связанные с крайними правыми.

На лице Элианы изобразилась встревоженность.

– Да, да, Элиана, настоящие «фашо», как говорили когда-то. И тесно связанные с ядерным лобби. Они финансируют известные вам политические партии и делают все, чтобы помешать мне приобретать земли.

Подобная картина политического коварства все меняет. Элиана с отрочества боится заговора крайне правых. В ее представлении студентки-гошистки все президенты и министры были крайне подозрительными личностями, которых поддерживает армия, готовая захватить власть. Из своего маоистского и троцкистского опыта она усвоила, что буржуазный режим – это этап на пути к диктатуре. Так что ей кажется вполне правдоподобной мысль, что Сиприана преследует и ненавидит бессовестная буржуазия (она не знает, что на самом деле в молодости барон был членом крайне правой организации). И она уже чувствует, что готова вступить в борьбу.

Машина проехала под пересечением высоковольтных линий. Журналистка замечает тюрьму, ощетинившуюся башнями и сторожевыми вышками. До диктатуры, как всегда, рукой подать. Слева от национальной автострады ответвляется дорога, ведущая к зоне пригородных особняков. Сиприан сворачивает и едет по дороге до полуразвалившейся стены, за которой высятся столетние деревья, нагие в эту пору года.

– Мое поместье!

Он выходит и открывает ворота. Машина въезжает под сплетенные ветви деревьев, катит по покрытой гравием аллее, затем, проехав через газон, останавливается перед домом из белого тесаного камня, украшенного резными деревянными балконами. Вокруг огромный парк. Чувствуется, что многие поколения детей играли в его чаще, где несколько строений – какая-то будка, голубятня – являются ориентирами в волшебной стране.

Говоря «мое поместье», Сиприан несколько слукавил, поскольку дом принадлежит его жене. Но он поддерживает видимость, сознавая, что дворянские титулы и имения все еще – спустя два столетия после революции – являют собой социальный паспорт. Разорившийся дворянчик, он познакомился с Мари-Франсуазой, единственной дочерью богатой четы торговцев скобяным товаром. Мари-Франсуаза, студентка исторического факультета, была молода (гораздо младше его), красива, умна и прекрасно играла в теннис. Они поженились, у них родилась дочь. После десяти лет совместной жизни в Париже богатая наследница обнаружила, что Сиприан ей изменяет, и уехала в этот загородный дом, принадлежавший ее родителям. Барон умолял простить его. Мари-Франсуаза сдалась на его мольбы, но только потому, что дочка безумно любит отца, и поставила условие: отныне он живет у нее. В свои пятьдесят пять Сиприан ведет жизнь как бы жиголо, в доме держится тихо и скромно, но иногда, пользуясь отсутствием жены, принимает очередную любовницу.

Барон создал видимость спонтанного приглашения Элианы к себе, хотя у него все было обдумано. Мари-Франсуаза участвует в каком-то конгрессе в провинции, их дочка отправилась к подруге. Сиприан рассказывает Элиане историю имения, представляющую собой смесь анекдотов из жизни родителей и дедов его жены и чистого вранья: в 1862 году якобы его прадеды построили этот дом рядом с железной дорогой. В долине между холмами паровоз, влекущий за собой шлейф дыма, являл единственный элемент современности, раз в день проезжая посреди полей. Сиприан еще помнит поезд в десять семнадцать, на смену которому сейчас пришли грохочущие автострады. Из года в год он бессильно наблюдает постепенное уничтожение рая своего детства.

В полукилометре отсюда находится торговый центр «Робот», куда приезжают покупать всякую бытовую электротехнику все живущие в радиусе десяти лье. С южной стороны находится исправительное заведение строгого режима, построенное в 1975 году. Высоковольтная линия, что проходит на западе, регулярно создает помехи радио-и телеприему. За двадцать лет стоимость имения упала вдвое. Поднимаясь на крыльцо, Сиприан с фатализмом разорившегося аристократа говорит Элиане об этом последнем своем убежище в разрушенном пригороде. Он проходит в вестибюль, затем в гостиную, где принимается рассказывать о тех, кто изображен на семейных портретах: вот это один из его предков, уехавший сражаться за независимость Америки; эта суровая женщина в черном кружевном чепце – двоюродная прабабушка, феминистка и коммунарка (на самом деле – двоюродная бабка Мари-Франсуазы, жена торговца скобяным товаром в Бове).

Услыхав про эту неканонизированную святую, Элиана восклицает:

– Она, вполне возможно, знала Флору Тристан! У вас есть архивы?

– Все утрачено, выброшено, сожжено! Она была позором семьи. Братья лишили ее доли в наследстве и уничтожили все связанное с ней, прямо как сталинские сатрапы. Все, кроме этой картины.

Взволнованная Элиана вскинула голову. В сухощавом лице этой женщины она видит ту же непреклонность, какую чувствует в себе. Сиприан внезапно смущенно смолкает (на самом деле он ищет, что бы еще придумать). Через несколько секунд он протянет руку к гостье, чтобы увлечь ее к дивану; ему остается лишь сорвать мягкий созревший плод.

Разговор продолжится после занятия любовью.

Закрыв глаза и выдохнув дым «Кравен А», Сиприан говорит:

– Нет, вы никакая не правая и не левая! Вы, Элиана, мудрая…

– Да нет же, я самая настоящая дрянная озлобленная гошистка!

– Нет, вы принадлежите к тому меньшинству, которому предназначено думать, понимать, играть жизнью, знать то, чего не знают другие.

Она обожает это обращение на «вы» даже в момент телесной близости!

– Вы принадлежите к избранному высшему классу!

Элиана заливается смехом. Она приподнимает голову и поворачивает к Сиприану лицо, немножко раскрасневшееся и сейчас какое-то детское. Выражение жесткости, измученности куда-то исчезло, словно толчки свежей крови превратили бунтарку в чувственную женщину, которой хочется смеяться, любить, испытывать оргазм. Все идеи Сиприана, все его слова должны были бы возмущать Элиану, противоречить ее гуманистическому сознанию, чувству равенства, ее неприятию любой несправедливости. Однако он веселит ее. Она находит его одухотворенным, необычайным, видит в нем своеобразного бунтаря. Что, впрочем, не мешает ей спорить с ним.

– Избранный класс… высший класс… Уж не собираетесь ли вы превратить меня в представительницу высшей расы, как эсэсовцев?

Сиприан порывисто взмахнул указательным пальцем:

– Идиоты, скоты. Они опорочили все, к чему прикасались. Они даже антисемитизм опошлили.

Элиана недовольно поморщилась: на некоторые темы не шутят. Но ей было так приятно рядом с этим крупным мужским телом. Этот голос доставлял ей доселе неведомое удовольствие: не бояться слов, не быть страшно серьезной, зная, что в результате еще больше укрепится ее вера в прогресс… Однако Сиприан, увлеченный своей провокационной речью, не может остановиться: