Когда подают вторую шлюпку, Элиана решительно устремляется в нее и занимает место, которое ей позволит любоваться пейзажем. Она поворачивается к морю, не обращая внимания на других пассажиров, словно их не существует. Она воображает, будто эту лодку за ней прислал ее любимый. Он живет на Капри, ему принадлежит одна из вон тех вилл, и он там ждет ее. Сейчас Элиана подобна носовой фигуре корабля. На ней черная блузка, черные брюки и черная куртка из льна. Эта монохромность – если не считать кроваво-красной брошки на куртке – ее отличительная черта. Черные ее волосы, довольно коротко стриженные, взлетают и опадают в такт волнам. Сквозь черные очки, процеживающие свет, Элиана ищет на берегу ту виллу, где Жан-Люк Годар снимал «Презрение», но вопли пассажиров портят ей настроение. Преисполненная туристическим энтузиазмом завитая толстуха обращается к мужчине в бейсбольной кепке:

– Не, у нас во ВСЕКАКО классно.

Защищенная темными очками, Элиана созерцает висячие сады. Она надела на лицо маску безмятежности. Впечатление такое, будто она воспарила и мыслями оторвалась от банальности… В памяти у нее всплывает имя Луизы Мишель. Она не знает, почему именно, но сейчас представляет себе героиню Парижской коммуны в цепях, когда ее в шлюпке доставляли на берег Новой Каледонии. Остров, должно быть, показался Луизе Мишель красивым, невзирая на жестокую ее судьбу. Но сейчас в шлюпке нет никакого тюремщика, а только участники семинара, устроенного фирмой, да эта шумная толстуха с прической американской старлетки.

Элиана чувствует, что сравнение это нелепо. Переборов презрение, она все-таки одаряет соседку кривоватой полуулыбкой, после чего, не произнеся ни слова, вновь обращает лицо к берегу.

Это было словно удар кнута с неба к земле, сухой взрыв, повторявшийся при каждом обороте длинных белых лопастей. Толстый том технической документации убеждал, что этот ветряной двигатель «возрождает древний принцип ветряной мельницы», однако добрая воля мэра Фонтен-о-Буа совершенно сникла от этих слетающих с неба оплеух. Как только он переставал думать об этом, лопасти швыряли в него новые порции воздуха, от которых он то и дело подпрыгивал. Конечно же, в конце концов к этому звуковому сопровождению привыкаешь, как привыкают к шуму любой машины. Днем грохот транспорта на дороге будет перекрывать эти хлопки, но ночью? Вот только можно ли говорить о ночи с этими яркими вспышками, которые двадцать четыре часа в сутки будут мигать на верхушках ветродвигателей, чтобы служить предостережением самолетам. Ни темноты, ни тишины. Невозможно укрыться от света так же, как от грохота трех белых лопастей, которые вращаются в облаках, свидетельствуя, по общему мнению, об успехе в борьбе с загрязнением окружающей среды.

Столкнувшись с подобным скепсисом собеседника, Сиприан де Реаль развивал кипучую энергию, чтобы «мобилизовать региональную предприимчивость» и продать свои мельницы. Из его слов следовало, что ветродвигательная ферма в Фонтен-о-Буа станет первым звеном огромного пояса ветряных установок, предназначенных для обеспечения Иль-де-Франс чистой электроэнергией.

– Месье Тоннето, это же исторический шанс для вашей коммуны!

Месье Тоннето, приехавший на демонстрацию ветродвигателей, поставленных на территории, открытой ветрам, не остался безразличным к аргументу в виде исторического шанса, а тем паче еще к одному, весьма убедительному:

– А известно ли вам, что Европейское сообщество оказывает финансовую помощь коллективам, которые решили принять участие в планах по развитию ветроэнергетики? Вы легко сможете расширить ваши дороги, открыть дополнительный паркинг, построить зал многоцелевого назначения…

Первое должностное лицо Фонтен-о-Буа подумал, что действительно в его коммуне – в отличие от соседних – никогда не было зала многоцелевого назначения. А Сиприан, вытерев платком лоб, вздохнул чуть благодушней:

– Подумать только, какая жарища! У вас есть в саду бассейн? Знаете, один из моих друзей может сделать вам бассейн буквально даром!

Проявив безразличие к возможности устроить свои дела, избранный глава местной власти продолжал все ту же тему:

– Вы действительно уверены, что эти установки не оказывают никакого вредного воздействия на домашний скот?

Торговец ветродвигателями расхохотался. Он вновь оперся о железный столб и, поглаживая его, отвечал:

– Месье Тоннето, будем говорить серьезно! Речь идет об экологичных установках. Неужели вы думаете, что экологический проект способен нанести вред окружающей среде? Представьте себе поле с пятьюдесятью ветряными установками; лопасти, производящие чистую электроэнергию; коровы, которые благоденствуют среди этих энергопроизводящих деревьев и дают биомолоко высшего сорта, – полнейшая гармония между современной промышленностью и качественным сельским хозяйством!

Но месье Тоннето это не убедило. Насколько холоден он оставался к потеплению климата, настолько же шум действовал раздражающе на его нервический темперамент, вызывая перевозбуждение и бессонницу. По просьбе муниципального совета он приехал посмотреть на ветряные установки, однако вид этих гигантских сооружений («в два раза выше собора Парижской Богоматери», возвещал буклет) отнюдь не уничтожил его сомнения. Он представил себе, что на лугу у Фонтен-о-Буа стоят на железобетонных фундаментах неподалеку друг от друга пятьдесят таких же мачт, представил вращающиеся с шумом лопасти, вспышки на стометровой высоте, представил коров и телят, подрастающих среди этих электрических установок. Нет, конечно, домашние животные и не такое еще терпели. Но в нынешние времена, после скандалов с коровьим бешенством, атипичной куриной пневмонией и радиоактивной свининой, следует ко всему относиться с опаской: а вдруг, например, соседство с электродвигателями ухудшит качество молока и мяса из-за постоянного стресса, которому будут подвергаться животные. Вдруг откроется какой-нибудь новый вид отравления; придется уничтожать скот, и выгодное, как представлялось, дело обернется против мясомолочного скотоводства. Сколько уже раз такое случалось.

«Ну разве моя мельница не прекрасна?» – казалось, говорил торговец ветроустановками, прислонясь к огромной белой мачте, словно фермер к любимой своей корове.

У барона Сиприана де Реаля, которому вот-вот должно стукнуть шестьдесят, было круглое лицо монаха, любящего кутнуть, и он отличался красноречивостью коммивояжера, уговаривающего выпить еще по одной, другой, третьей стопке, чтоб под шумок провернуть выгодное дельце. А главное, ему были свойственны непринужденность и театральная манера изъясняться, которые производили большое впечатление на собеседника. Элегантная хореография руки сопровождала каждую фразу – кулак сжимался, чтобы придать весомость очередному аргументу, вытянутый палец словно бы подчеркивал вопрос:

– В каком направлении развивается ваша коммуна? Во что вы собираетесь в будущем инвестировать средства?

Мэр печально пожал плечами.

– Я вам предлагаю соединить традиции и современность. Ваша коммуна благодаря этому чрезвычайно выиграет в имидже.

Это современнейшее выражение пришлось по вкусу месье Тоннето. Как истинный крестьянин, он терпеть не мог устаревшие экономические школы, которые сдерживают стремительный взлет сельского хозяйства. И возлагал на бородатых активистов ответственность за серию катастроф, обрушившихся на департамент: сперва пришлось сжечь четырнадцать тысяч коров, заразившихся через зерно, которое они, кстати сказать, ели с отменным аппетитом, а потом бросить в печи цементного завода триста тысяч бройлеров – у них обнаружили синдром атипичной куриной пневмонии, вызванной предположительно медикаментозными добавками, которые должны были обеспечить устойчивость к заболеваниям и быстрый набор веса.

В этом контексте он понимал необходимость «выигрыша в имидже» и попытался представить себе лес мерцающих ветровых двигателей на холме между рощей и замком. Он предвидел возмущение семейства Персегренов, представителей крупной буржуазии и владельцев поместья, которые, разумеется, откажутся продать свою землю, и потому ее придется экспроприировать. Надо думать, некоторые жители Фонтен-о-Буа будут в восторге: можно будет разоблачить эгоизм богачей. Но мэр опасался, что шум двигателей донесется до его дома и помешает спать. Мысли его пребывали в полном разброде, а Сиприан, стоявший под мачтой и свистящими лопастями, смотрел на своего собеседника с чуть заметной улыбкой: