За три дня только однажды зазвонил телефон, подошел Виктор. Гордон, конечно. Разговор был коротким, потом Виктор повесил трубку и спросил, не хочу ли я пойти к Гордону посмотреть фильм. Сегодня Виктор дремлет, когда раздается звонок. Знаю, что это Гордон. Включаю воду в кухне, чтобы Виктор не подслушал наш разговор, если проснется. Прижимаю трубку к самым губам, когда говорю.

– Не могу сейчас с тобой увидеться, – объясняю Гордону. – Мне важно побыть несколько дней с Виктором.

– Ты все время с Виктором, – обиженно ворчит Гордон. – Когда ты не была с Виктором?

– Ты понимаешь, о чем я говорю, – пытаюсь успокоить его.

Гордон тяжело вздыхает в трубку.

– Все еще сердишься, что я рассказал ему, зачем ты поехала в Бостон? Что собиралась повидаться с его отцом? Ты не права, Хилари.

– Нет, – соглашаюсь я. – Конечно, не права.

– Мы боялись, что ты утонула. Собирались звонить его отцу, чтобы узнать, не добралась ли ты туда другим путем. Мы не знали, что случилось.

– Понимаю, – отвечаю я. – Все понимаю.

– Давай увидимся в прачечной завтра утром, – просит Гордон. Он так старается сдерживаться. Голос печальный, хотя пытается говорить уверенно. – Посижу с тобой, пока белье стирается.

– Откуда ты знаешь, что я туда езжу?

– Потому что слежу за тобой, – отвечает он. – Пожалуйста, не сердись, но я ехал за тобой в своей машине.

Гордон звонит опять в шесть часов, он немного пьян. Виктор уже не спит, лежит в постели с книжкой в руках. Так как ночи для него ужасны, перед сном вводим ему небольшую дозу морфия, после чего он становится непривычно тихим и благостным. Сейчас он язвительно ухмыляется над своей книгой, подолгу не переворачивая каждую страницу.

– Завтра, – говорю я Гордону, – сейчас занята. Готовлю кое-что.

– Что ты делаешь? – спрашивает Гордон. В трубке слышен шум, доносящийся из бара, кто-то требует пива.

Объясняю Гордону, что готовлю обед, – это неправда. Не готовлю я никакого обеда, потому что перед Виктором все еще стоит стакан вина и остатки завтрака. Я отмеряю картон, чтобы сделать задники для рождественских картинок, вырезанных из журналов. Кухонный стол завален клеем, обрезками глянцевой журнальной бумаги и сохнущими бумажными украшениями. Я приделала бечевки к тем, что закончены, и повесила их на елку.

– А если бы я сказал тебе, что нам срочно надо увидеться? – спрашивает Гордон.

– Нам всегда надо срочно, – отвечаю ему. Проделав дырочку в голове игрушечного медведя, привязываю золотой ленточкой металлическое колечко.

– А что, если бы я сказал, что здесь был отец Виктора и расспрашивал о нем?

– Когда? – Положив медведя на стол, счищаю зубцом вилки клей с пальцев. – Где ты? У Кеппи?

– В «Таверне».

– Откуда ты знаешь, что это его отец?

– Знаю, Хилари, – отвечает Гордон. – Он сказал, что ищет Виктора, и ему известно, что тот находится в Халле.

Вспоминаю о той записке, которую послала отцу Виктора. На конверте, ясное дело, был штамп почтового отделения в Халле, а на штампе, скорее всего, стояло название города.

– Это я виновата, – говорю ему.

– Всегда и во всем виновата Хилари, – пьяным голосом, заикаясь, бормочет Гордон. – Если я лягу спать пораньше, ты заберешься опять ко мне?

– Гордон…

– Если я свалюсь с крыши, ты придешь ухаживать за мной? Если я напьюсь до чертиков и отколошмачу тебя, захочешь ли ты меня так же сильно, как Виктора? Так как, Хилари?

Темно, хоть глаз выколи, поздняя ночь. Раздается звонок в дверь, второй. Стою в дверях, вопросительно глядя на Виктора. Он пожимает плечами и озадаченно смотрит на меня. Читает одну из моих книг – о космических путешествиях и НЛО, она лежит у него на коленях вверх обложкой.

– Думаешь, это Гордон? – спрашивает Виктор.

– Нет, Виктор, – отвечаю я. – Нет, это твой отец, совершенно уверена.

Присаживаюсь на край постели. На столике рядом с кроватью вино, пузырек с таблетками, полстакана молока и куча скомканных бумажных салфеток со следами крови. Виктор, взяв мою руку, обводит кружочками костяшки пальцев.

– Хочу изучить то, что интересует тебя, Хилз. Вчера читал твою книгу о костных заболеваниях у собак. Очень интересная работа о датских догах. Эта книга о космосе немного сложнее, – говорит он. – А морфий и вино мешают сосредоточиться. Все расплывается перед глазами. Даже черты твоего лица, Хилари, вокруг твоей головы нимб, что-то вроде золотистой ауры. Вот теперь Эстел гордилась бы моими успехами: я вижу ауру. Снова звонок.

– А этот золотой нимб ты видишь вокруг всех предметов? – спрашиваю я.

– Нет, вокруг некоторых – голубой, вокруг других – розовый.

Опять звонок, я вздрагиваю.

– Человек рождается свободным, а его заковывают в цепи, – говорит Виктор. – Знаешь, кто сказал это, Хилари?

Трясу головой.

– Руссо. «Об общественном договоре». Тысяча семьсот шестьдесят второй год. Руссо думал, что человек рождается невинным и добродетельным, и если он следует своим природным инстинктам и побуждениям, то остается справедливым и добрым. А что ты думаешь, Хилари? Что случится, если человек будет следовать своим природным инстинктам?

– Хочешь, чтобы я открыла дверь, Виктор?

– А Гордон следует своим природным инстинктам? – спрашивает Виктор.

– Лучше спросить об этом у Гордона.

– Кто позвонил отцу: ты или Гордон?

– Я написала письмо, – отвечаю ему.

– Еще вопрос, Хилз, – говорит Виктор. Обхватывает руками мое лицо. – Тебе было бы легче, если бы я уехал? Мой отец хочет забрать меня домой, или еще куда-то. Ты должна ответить мне, Хилари, потому что сегодня ночью здесь разыграется битва, и я просто хочу быть уверенным, что стоит сражаться.

На лице Виктора отражается полное понимание сложившейся ситуации. По его тону ясно, что он согласится с любым решением. Начинаю говорить, сознавая, что причины, побудившие меня так ответить, понять нельзя. В моей голове сумятица слов, и я с трудом подбираю нужные. С улицы доносится крик совы; интересно, что он предвещает: удачу или несчастье?

Отвечаю Виктору, что хочу быть с ним.

– Мне здесь так хорошо, – шепчет Виктор, улыбаясь улыбкой Будды; притягивает меня к себе. Молча слушаем настойчивые переливы звонка. Потом Виктор отодвигается от меня, прислушивается, повернув голову к двери. – Комната гудит, – говорит он.

Внизу, у дверей, под оранжевым светом лампочки мистер Геддес. На нем длинное шерстяное пальто и теплые перчатки. У него острые черты лица, вьющиеся, как у сына, седые волосы, во всем облике ощущается элегантная сдержанность. Неподалеку от дома замечаю роскошный БМВ. Кроме того, у отца Виктора жуткий кашель.

Он вежливо улыбается и заходится в припадке кашля, прикрывая рот перчаткой.

– Я ищу Виктора, – наконец произносит он. Веду мистера Геддеса наверх, на третий этаж, слышу за спиной его кашель и шарканье ботинок по деревянным ступенькам. Когда добираемся до нашей квартиры, он с трудом переводит дыхание, лицо покраснело. Стучу в дверь, чтобы предупредить Виктора о нашем появлении. Потом распахиваю дверь настежь и окидываю взглядом комнату: куча вещей на полу у постели, в углу громадная елка, наполовину украшенная странными бумажными фигурками. Виктор развернул свое кресло так, чтобы быть лицом к двери. Сидит, перекинув ногу на ногу, в углу рта зажата сигарета. Встает, глубоко затягивается и потом, так как пепельницы под рукой нет, тушит сигарету о каблук ботинка. Протянув руку, делает четыре больших шага навстречу отцу. Они обмениваются крепким рукопожатием.

– Я не помешал? Поздновато уже?.. – тихо спрашивает отец Виктора.

– Ничего, папа, – успокаивает его Виктор. – Садись. Ты знаком с Хилари?

– Хилари – это я, – говорю ему. Мистер Геддес пристально смотрит на меня, удивленно приоткрыв рот; такое впечатление, что он впервые заметил меня.

– Ваше лицо мне знакомо, – говорит он. – Вы были с Виктором до… – Прервав фразу на полуслове, расстегивает верхнюю пуговицу пальто. Боязливо подходит к Виктору и неуверенно спрашивает: – Как чувствуешь себя, сын?