– Дальше, дальше рассказывай, – просит Гордон.

– Ты все это выдумываешь, – с сомнением в голосе произносит Виктор. – Ладно, так что же случилось? Почему ты отправилась в Мексику?

– Понимаешь, произошло вот что. В один прекрасный день мистер Си умер.

Оба, и Виктор, и Гордон, находят это чрезвычайно забавным. Виктор хохочет, вытаращив глаза, Гордон тоже давится от смеха.

– Миссис Си спустилась вниз страшно взволнованная и заставила моего брата пойти проверить. Ее муж умер во сне.

Гордон умолкает. На лице недоумение, губы плотно сжаты.

– Как печально, – говорит он.

– Так, по крайней мере, дом перешел в ее безраздельное владение, – говорит Виктор. Он отворачивается, нахмурившись, как бы оценивая мысленно все преимущества одиночества.

– Нет, – говорю я. – Миссис Си объявила, что не в силах оставаться жить в этом доме. Продала дом, поэтому нам пришлось уехать. Конечно, можно было вернуться к матери и остаться на лето в ее квартире. Но отец все еще был в Мексике, а моему брату только что исполнилось четырнадцать лет, и он с ума сходил по машинам, поэтому мы отправились в Мексику.

– Вот это история! – восклицает Виктор.

– Не слышала, что потом стало с миссис Си? – спрашивает Гордон.

– Так ты нашла в Мексике своего отца? – интересуется Виктор.

– Слышала, что миссис Си переехала в Монтгомери, штат Алабама. И нет, с отцом мы так и не встретились.

– А как вам, ребятишкам, удалось оплатить путешествие в Мексику?

– Да просто расплачивались наличными, – отвечаю я.

Мой брат был богатеньким подростком. Торговал марихуаной в туалетах, по меньшей мере, дюжины различных средних школ. Сейчас торгует марихуаной в Аризоне. Он богат, настоящий подонок. Жену его зовут Сарой, она увлекается верховой ездой, – и что самое отвратительное, – лошадям они тоже дают наркотики.

– Ты, должно быть, говоришь немного по-испански? – спрашивает Гордон, и я киваю в ответ.

– Не знал об этом, – удивляется Виктор. – Никогда, никогда даже и не подозревал за тобой таких способностей.

Когда вношу второй поднос с французскими тостами, у Виктора, наконец, тоже пробуждается аппетит.

– И мне один! – просит он.

Все утро мы провели в разговорах. На лице Виктора мало-помалу появляются краски, и он выглядит… счастливым, таким счастливым, каким я его никогда не видела. Он выглядит… не знаю, как назвать это, – каким-то домашним.

Отправляюсь вслед за Гордоном на кухню, любуясь его легкой, размашистой походкой. Показываю ему, где что лежит. Кухонька у нас тесная, в ней четыре кособоких шкафчика, газовая плита столетней давности, белый пузатый холодильник, все стенки которого внутри покрыты льдом и старый консервный нож. Кухня отделена перегородкой от комнаты, где все наши вещи, наш стол, наше окно. Кухня узенькая, как девичий башмачок.

Гордон взбивает яйца с молоком и обмакивает в этой смеси ломоть хлеба. Потом, бросив на раскаленную сковородку, обжаривает в масле.

– Все еще недовольна, что я пришел? – спрашивает он, сосредоточенно глядя на сковородку.

– Кто говорит, что я недовольна твоим приходом?

– Брось, Хилари, я же вижу. – В его тихом голосе твердая убежденность в своей правоте.

– Просто счастлива, – говорю ему, – что ты здесь. Ты нравишься Виктору.

– Я нравлюсь Виктору. И Виктор мне нравится. И ты мне нравишься.

– Зачем ты явился?

– Хотел посмотреть, как ты живешь. Раньше просто в голове не укладывалось, как ты можешь жить с ним. Все время думал: «Как такая хорошенькая женщина живет в этой мрачной развалюхе с таким вот мужчиной?»

– А что теперь думаешь?

– Думаю, что все мы попали в переплет.

На сковородке что-то шипит. Гордон быстро переворачивает ломоть хлеба. Поджаренная сторона с желтовато-коричневой корочкой выглядит очень аппетитно. Гордон продолжает:

– Все вспоминаю прошлую ночь…

– Ш-ш-ш…

Он шепчет:

– Вижу все так ясно, будто в голове у меня кинопроектор. Только о тебе и думаю.

– И еще думаешь о девчонке, с которой устроился на часок за лодочной пристанью в Бостоне.

– Я на ней женился, – говорит Гордон. – И сейчас женат на ней.

Так, кое-что начинает проясняться. Конечно, он женат. А почему бы ему не быть женатым?

– Где она? – спрашиваю я.

– Она меня оставила, – отвечает Гордон.

В этот момент в кухне появляется Виктор.

– Посмотрите-ка на меня, – говорит он, улыбаясь, – я на ногах.

Стоит, слегка покачиваясь, прислонившись к кухонному столу. Гордон протягивает ему руку, но Виктор не обращает на него внимания. С усилием выпрямляется. Объясняет нам:

– Тяжелое похмелье. Сам во всем виноват, а теперь весь разбит, в голове Вьетнам.

На первом этаже у Гордона есть маленькая комната, обшитая темными деревянными панелями, она освещается одной-единственной лампочкой. Эту комнату Гордон называет «морской». На полках вдоль стен все, что может понадобиться на море: водные лыжи, маски для ныряния, ласты. К стене прислонены пять удочек. У дальней стены два спасательных пояса, куча спасательных жилетов грязно-оранжевого цвета, коробка с рыболовными снастями, крейт, задача которого сохранять горячее – горячим, а холодное – холодным, набор крючков с перышками и разноцветные поплавки. Над дверью висит чучело рыбы – тунец, которого Гордон поймал в прошлом году.

Виктор остается дома, читает. Когда я уходила, он издал какой-то нечленораздельный звук, что-то вроде «до свидания», и перевернул страницу.

Я робею перед Гордоном, но мне интересно. Восхищенно разглядываю каждый предмет в «морской» комнате, как в музее раритетов. В ящике кедрового дерева, обитом бархатом, часы для определения глубины при плавании под водой. Часы на толстом черном ремне, циферблат с подсветкой, толстое, водонепроницаемое стекло. Циферблат окружен значками, имеющими номера.

Гордон пытается показать мне, как надо им пользоваться.

– Все эти цифры имеют особое значение, – объясняет он мне, поворачивая часы.

Костюм для подводного плавания, ярко-синий, с желтой полоской, скрючился в углу.

– Он похож на раковину, – говорю я, прикасаясь к нему. Мне он напоминает кожу какого-то неизвестного существа, имеющего отдаленное сходство с человеком.

– Раковиной его не назовешь, – возражает Гордон.

Представляю себе, как в этом гидрокостюме выглядит Гордон: дышит с помощью кислородных баллонов, борясь с громадными валами, бросается в море, а потом исчезает в холодных зеленых глубинах океана, где всегда царят тишина и покой.

Решаем отправиться на берег моря собирать съедобных моллюсков. Раковины большущие, каждая величиной с ладонь. Во время отлива их полным-полно на берегу. Чайки кружатся над ними, пикируя на уже открытые, умирающие. Чайки взмывают ввысь, носятся над волнами, а потом бросают моллюсков на скалы, усеянные грудами разбитых раковин. Мы с Гордоном собираем моллюсков только с плотно закрытыми створками. Бросаем их в пластмассовое ведро.

– Вот двустворчатый моллюск, – объясняет Гордон, показывая мне узкую прямоугольную раковину. – Видишь, какие створки? Двустворчатых моллюсков пробовать не приходилось. Эй, а тебе известно, что бурые водоросли растут быстрее всех других растений?

Мы подбираем ракушку за ракушкой. Ведро тяжелое; его пластмассовая ручка прогибается под весом десяти крупных моллюсков.

– У меня дома есть ракушки, – говорю я.

– Что? Коллекция? Какие виды ракушек?

– Не коллекция. Просто несколько ракушек. Гордон наклоняется и подбирает с песка две раковины.

– Это, – объясняет он мне, показывая темную ракушку величиной с полдоллара, – лунообразная ракушка. Видишь дырку в конусе? Ее проделала лунная улитка. Каждый изгиб раковины называется завитком.

– У меня есть одна такая дома, – говорю я. – Только не знала ее названия.

– Существуют и другие виды моллюсков, очень похожие на нее. Есть, например, лунообразная ракушка, которая меньше размером и ослепительно-белая. Есть пятнистые и дольчатые ракушки. Надо как-нибудь зайти посмотреть на твою коллекцию.