– Пожалуйста, а я вам не стану мешать, – и Гомес вернулся к торту.

Она, медленно переступая, подошла к ящику. Из отверстия в стене тянуло арктическим холодом. Собравшись с силами, Эллен откинула простыню.

Лицо было такого серого безжизненного цвета, что седая щетина почти не обозначалась на нем. Глаза закрыты, губы слегка раздвинуты, словно он сейчас заговорит.

– Джелло, милый мой, – прошептала она, – прости меня, если можешь.

По щекам ее ручьями текли слезы, капая на его веки, на лоб. Краешком простыни она пыталась их стереть.

Майкелсон уткнулся лицом в ладони – ну просто воплощенное отчаяние.

Милт с отвращением разглядывал своего шефа.

– Ну хватит, Рон, хватит, даже его собственный сын воспринимает все спокойнее, чем вы.

– А чего ему волноваться? Ему наследство досталось, а я потерял десять миллионов, десять, вы понимаете?

– Но мы же знали, что успех не был гарантирован.

– Да, только ведь почти все уже получалось, – Рон никак не мог смириться с тем, что произошло. – Так все тщательно продумали. Этого, который с павианами, нашли, сердце тоже…

– Ну что теперь делать, никто же не мог предусмотреть, что старичка прямо на столе еще один инфаркт хватит, пока Вандерманн пытался в схеме метро разобраться там, в Гарлеме.

– Это вы ему неправильно объяснили, вы, никто больше.

– Вот что, не моя вина, если он велел вскрывать япошку, а сам в метро не на тот поезд сел. Я же ему ясно объяснил: линия Д, потом шестая, по Лексингтон идет. Если он свою остановку проехал, при чем тут я.

– Это была ваша обязанность организовать перевозку сердца.

– А, пошел ты! – Милт почувствовал, что довольно с него терпеть истерики Майкелсона. – Я что, на руках должен был его сюда доставить?

– А я знать не желаю! – орал Рон. – Ваша это обязанность, вот и все.

– Нет, Рон, никакая не обязанность. Я должен с актерами работать, помогать им – по крайней мере, так всегда было.

– На хер мне нужны эти актеры! Они же у нас только приманка.

– Ах вот что, значит, главное студиями торговать да еще всяким говном на лотках? – Милт сам чувствовал, что говорит, как Билл, уволенный год назад, но уже не мог с собой справиться.

– Ах ты, говнюк недоделанный! – окрысился на него Рон. – А того не сообразил, что такие деньги сделать, это сколько надо актеров в клиенты заманить?

– Интересы у нас разные, Рон.

– Разные интересы?

– Вот именно, и значит, нам не сработаться.

– Не сработаться! – Рон был искренне возмущен. – Сколько лет деньги греб с агентства лопатой, а теперь, выходит, не сработаться?

Милт вдруг весь напрягся.

– Да я и пробовать больше не стану.

– Ну и говнюк.

– А ты просто говно.

– Я никому не позволяю так с собой разговаривать. Вы уволены!

– Меня нельзя уволить.

– Еще как можно!

– Нет, нельзя, потому что я увольняюсь сам.

Мэрион открыла дверь с первого звонка: – Ах, это вы, Милт, какой сюрприз! Входите! – У вас так приятно пахнет…

– Цыпленка варю. А вы как раз к обеду.

– Извините, не смогу задержаться. В Атлантик-Сити сегодня уезжаю, пожелайте удачи.

– Неужели в ваши-то годы за игорный стол сядете?

– Нет, что вы, просто одного старого клиента надо выручить.

– А я уж испугалась.

– Ну, как там наш молодой?

– Считает, что совсем пришел в себя, но это он так считает, а на самом деле… – Она покачала головой с видом человека, уставшего от всех этих глупостей. – Только и смотри во все глаза, как бы в саду не надорвался, таскает, понимаете ли, на спине тяжеленные мешки с торфом…

– Вот это да! Глядишь, скоро и в Бруклин сможет вернуться.

– Ну уж нет. Вы зря недооцениваете, травма была очень серьезная. От такой люди годами оправиться не в состоянии. Да надо еще принять во внимание психологические факторы. А уж в этом можете положиться на меня.

– А я-то думал, вы только с детьми работаете.

– Что дети, что старики, законы ведь одни и те же. – И она рассмеялась в восторге от собственного остроумия.

Милт кисло улыбнулся.

– Ну и где он, наш озорник?

– У себя в комнате, – Мэрион словно не заметила, что он не оценил ее юмора.

– Поднимусь. – Милт направился к лестнице.

– А потом перекусите, я бульона наварила – на пятерых хватит, – крикнула она ему вслед.

Бен валялся с газетой в руках на кровати, не потрудившись даже снять свитер.

– Привет, Бен, ты что же собственные правила нарушаешь? Этак брюшко себе отрастишь поплотнее моего, а? Как это у тебя на доске было написано? «Ненакачанные шины только тонущим в радость». Правильно?

– Вот, дожил, меня моими же заповедями побивают.

– А ты не подставляйся. – Милт плюхнулся в кресло.

– Видал, этот японец ваш важной был шишкой, некролог прямо на первой полосе. – Бен сунул ему газету. – А уж словеса-то, словеса…

– И для вас это паршиво, да?

– Не говори. Полный бардак, вот что я тебе доложу.

– Тебя, небось, этот Майкелсон со света сживает?

– А насрать мне на него. Сказал ему: «Мудила ты, и ничего больше», – а потом заявление об уходе подал.

– Об уходе?

– Вот именно, и туг кое-какие сложности прорисовываются. С Сарой, понимаешь, приходится сутками напролет общаться.

Бен понимающе кивнул.

– Да уж, не позавидуешь тебе.

– А то! Я уж по Майкелсону стал скучать, честное слово.

Бену бы расхохотаться, оценив этот свирепый юмор и абсолютную непроницаемость выражения лица гостя, но он все так же смотрел перед собой, невесело покачивая головой.

От Милта это не укрылось.

– Слушай, малыш, а что это ты так и пышешь счастьем?

– Оставь, пожалуйста, я такой идиот, такой идиот…

– Что-нибудь не то с Эллен? Бен только рукой махнул.

– Ничего не понимаю. Ты почему от нее ушел, вот что мне объясни.

Молчание. Низко опустив плечи, Бен, сидя на кровати, крутил в руках газету, превратившуюся в жгут.

– Ведь ты же с ней был счастлив. – Милт покосился на дверь и перешел на шепот: – Вернись к ней… послушай меня, вернись, пока Мэрион тебя в колясочку не усадила, чтобы везти на детскую площадку.

– Поздно уже, – вздохнул Бен.

– Какое там поздно, она же тебя любит.

– Нет, Милт, ты не знаешь. Я в воскресенье поехал утром в парк… думал, сделаю ей сюрприз, помогу эту ее ораву накормить…

– Ну, а она? Она-то как тебя приняла?

– Никак, потому что вместо нее пришел этот врач.

– Какой еще врач?

– Ну этот, который на сердце оперирует. Вандерманн. Она опять к нему ушла, вот что.

– Минуточку, Бен, минуточку. Ты, значит, видел этого Вандерманна собственными глазами?

– Конечно.

– И было это утром в воскресенье, у входа в парк?

– Точно.

– Значит, ты ошибся. У него в воскресенье утром была операция, пересадка сердца.

– Да брось ты, я еще с ума не сошел.

– С ума ты не сошел, а вот зрение – уж ты не спорь – не то, что прежде.

– Да он же в двух шагах от меня прошел!

– Исключено. Я сам виделся с ним в воскресенье утром, и было это на Манхэттене.

– Ты? – Бен не верил собственным ушам.

– Да. Только это большой секрет; ну короче, ему-то и предстояло этому япошке, который концы отдал, поставить новое сердце.

– Неужели я правда обознался?

– Да, выходит, что так, ошибка вышла, и не первая за это время. – Милт снова опасливо покосился на дверь. – Вот что, давай уматывай скорее отсюда и возвращайся к Эллен.

В первый раз за все время их разговора на губах Бена мелькнула улыбка.

– Ты настоящий друг, Милт.

– Вот именно, а поэтому ты мне тоже окажешь услугу: придешь в гости, как всегда по субботам: карты, жаркое – ну, что тебе объяснять.

– Осчастливил так осчастливил.

– А почему я должен в одиночку страдать?

– Ну хорошо, считай, что договорились.