– Да нет, просто вспомнил…

– Как хорошо молодым быть, да? Ни усталости тебе, ни пота, даже когда трахаешься. – Милт на секунду остановился и вытер лицо полотенцем.

– Тебе, небось, Голливуда не хватает, романтики, девок этих шикарных, а? – Бен поменял кассету, и теперь из магнитофона лились звуки танго.

– Какая романтика? – Милт со вздохом принялся за гантели: по десять наклонов вправо и влево – все это делают. – Ты про то, что звезды спят то с тем, то с этим? – Так это просто, чтобы в газетах писали, поддерживали интерес, вот и все.

– А что, на самом деле не спят?

– Да уж будь уверен, только не друг с другом. – Милт подмигнул ему: – С агентами.

– Да брось ты, неужели с такими вот, вроде тебя?

– Ну ясное дело! А друг с другом звезды только грызутся: каждой лучший сценарий подавай, и чтобы снимок на первой полосе и самый крупный, и чтобы свет падал снизу, а не сверху. Да они готовы друг другу глотку перегрызть.

– Ну да!

– А вот и да. Роскошные девки эти, как домой после съемок вернутся, уж меньше всего на свете хотели бы опять общаться с роскошными парнями, которые перед камерой были. Вымотаны они, раздражены. Значит, скорей в ванну, потом рубашечку ночную и давай звонить агенту. Уснуть-то не могут.

– Ты что, серьезно?

– А ты как думал! Ну агенту куда деваться: собираешься, едешь. За руку ее держишь, утешения нашептываешь, говоришь, что, мол, вы самая талантливая и прочее, трахаешь ее под конец. И она тебе благодарна.

Бен только покачал головой, немного прибавив громкости на магнитофоне.

– Стало быть, агент со всего свои десять процентов берет?

– Агент для того и агент, чтобы во всем помогать клиентам.

Бен расхохотался.

– Понимаешь, – Милт с грохотом опустил на пол гантели, заставив Бена вздрогнуть, – я вот думаю, как бы было хорошо, если бы трахи эти тогдашние можно было в банк положить, а теперь жить на проценты, ну как на пенсию.

– У тебя, Милт, – укоризненно ответил Бен, – все секс да секс на уме.

– Только и есть, что на уме, а то бы об этом не разглагольствовал.

Бен промолчал.

– Слушай-ка, юноша, а у тебя как, все функционирует или не очень?

Бен криво улыбнулся:

– Знаешь, такой домкрат пока еще не придумали, чтобы эту штуку подымать. А выдумают, я сразу целых три закажу: себе одни, а тебе остальные – идет, Милт?

– Отлично. – Милт, закончив упражнения, вытирал пот и уже потянулся за одеждой. – Ладно, мне торопиться надо, Майкелсон приехал.

– Майкелсон?

– Пень этот, который директор агентства.

Милт достал из чемоданчика свежую рубашку и приложил ее к себе, стоя перед зеркалом. Видно было, как Бен в глубине зала пританцовывает в ритме танго, целиком захваченный мелодией. Он притянул к себе воображаемую партнершу, потом резко ее запрокинул.

– А помнишь, – Милт тяжело вздохнул, – помнишь, как вы с Бетти взяли первый приз на Кони-Айленд, когда там танцплощадка была? Господи, когда ж это было-то… В сорок пятом?

– Давно, можешь не сомневаться. А жаль, что танго больше не танцуют. – В голосе Бена чувствовалось настоящее сожаление.

– Конечно, в Париже последнее танго было.

– Ты о чем?

– То есть как, ты не видел эту картину, ну с Марлоном Брандо?

– Нет, не видел, Бетти не любила в кино ходить.

– Вот это да. Знаешь, она сейчас идет в «Плазе», там старые знаменитые фильмы показывают.

– Бывал я там.

– Ну и опять сходи.

– Может, и схожу. Хотел, правда, сегодня квартиру поискать, да черт с ней.

– «Последнее танго в Париже». Тебе понравится, не сомневайся.

В этом Бен не был так уж уверен. Марлон Брандо никогда ему не нравился, но раз там есть танго, не может такого быть, чтобы картина оказалась совсем уж скверной.

Острые зубья электропилы издавали скрежещущий, хриплый звук. Воздух наполнился кисловатым запахом подпаленной человеческой плоти. У Эллен все плыло перед глазами, но она, сжав зубы, заставила себя смотреть дальше.

Рука Рихарда в резиновой перчатке твердо удерживала пилу, вонзившуюся в широкую кость как раз в центре грудной клетки, а по сторонам летели крохотные поблескивающие осколки. Повторяя каждое его движение, следовала рука ассистента с электродом для зажима сосудов, чтобы предотвратить кровотечение. Отсутствие крови придавало грудной клетке сходство с грудкой индейки, приготовленной к разделке, – нафаршируют и подадут к столу в День благодарения. Эллен под маской чуть не фыркнула, но поспешила себе напомнить, что там, под зеленым тентом над столом, лежит живой человек, которому делают операцию. И опять на нее накатила волна тошноты.

Рихард привел в движение какой-то стержень на приспособлении из нержавеющей стали, напоминающем средневековую машину для пыток. Эллен отвернулась, сделав вид, что ее интересуют цифры, пляшущие на экранчиках приборов вокруг операционного стола, но звук все равно был слышен, невыносимый звук разламываемых ребер. У нее подогнулись колени, заставив ее вцепиться в руку анестезиолога. «Все нормально?» – прошептал он из-под маски.

– У кого? У меня? Не волнуйтесь, это же просто потрясающе! – пробормотала она в ответ.

Хмыкнув, анестезиолог счел нелишним подставить ей табуретку.

– Спасибо большое.

Она плюхнулась на нее, жадно глотая воздух, а лицо в маске так и поплыло у нее перед глазами.

– Ну где? – резкий выкрик Рихарда с этим его австрийским акцентом так и зазвенел, отскакивая от одной кафельной стены к другой.

– Вертолет только что приземлился на крыше, одну секунду, сейчас доставят, – ответила одна из сестер.

– Отлично, пошли дальше, – бросил Рихард.

Эллен заставила себя широко открыть глаза, когда скальпель одну за другой перерезал трубочки, ведущие к сердцу. Но вот Рихард нырнул рукой вглубь и выхватил что-то вялое, безжизненное, как кусок говядины в мясной лавке, и она едва не лишилась чувств.

– Воды выпейте, – посоветовал анестезиолог. Она с благодарностью ухватилась за этот предлог, чтобы на минуточку выскочить из операционной. Какой ужас, она ведь и правда могла грохнуться без сознания, или прямо там, в операционной, ее бы стошнило. Самое время капельку перевести дух – Рихард, похоже, слишком поглощен работой, ничего и не заметит.

В холле она свалилась на каталку и прижалась лбом к холодным стальным краям. Желудок почти успокоился, и тут она увидела, как из лифта выбежал дежурный сотрудник, держа в руках холодильную камеру. Пулей пронесясь мимо нее, он постучал в дверь операционной.

Тут же выглянула сестра и забрала переносную камеру у него из рук. Ничего особенного: маленькая шкатулочка из пластика – в такие складывают бутерброды, уезжая на пикник, ну еще пара бутылок содовой туда поместится. А на самом деле в этой шкатулочке привезли сердце, которое держали там несколько часов в специальном соляном растворе со льдом.

О пересадке сердца Эллен знала все, что полагается знать. Она была в этой больнице библиотекарем и читала кое-что о новейших методах трансплантации органов, но, как это делается, увидела впервые. К медицине ее влекло со школьных лет, но уже на подготовительном лечебном факультете выяснилось, что она не переносит вида крови. Работа в медицинской библиотеке оказалась как раз тем, что нужно, чтобы чувствовать себя причастной к делу, которое она любила, но не подвергаться повседневной муке, а ведь без этого тут нельзя. Ни за что в жизни не пошла бы она смотреть на эту операцию да и любую другую, если бы хирург не был ее любовником.

Прошло несколько минут, она собралась с силами, чтобы снова войти в операционную, и твердо решила, что теперь уж останется там до конца, чего бы ей это ни стоило.

На всякий случай набрав в легкие побольше воздуха, она открыла дверь и приблизилась к столу. Грудная полость пациента была пуста. Вот, смотри, человек лежит без сердца, все его артерии зажаты и подсоединены к пластиковым трубочкам, которые тянутся вниз, вниз, к кардиопульмональному отводному аппарату, управляемому компьютером, – отсюда же поступают молекулы кислорода, и все это идет обратно к телу. Какие-то вращающиеся цилиндры – вот что сейчас заменяет легкие и сердце.