— Так что же нам теперь? — возмутился Федя. — И в похоронах не участвовать?

— Нет, Клаву хоронить мы будем. Но надо делать это незаметно, не бросаться немцам в глаза. Главное, чтобы собрать на похороны побольше народу — молодёжи, женщин, ребятишек. Пусть будет массовое шествие по городу.

В этот же день Варя сходила к своему дальнему родственнику, старику возчику, и тот привёз Клаву на дровнях домой.

Комсомольцы, подчиняясь приказу Вари, в квартире Назаровых не показывались. Но дел у них хватало. Они обошли почти весь город и оповестили жителей о похоронах Клавы. Сколотили гроб, из брусничника и еловых веток сплели десятки венков и всё это переправили в дом Назаровых. На кладбище вырыли могилу.

Наступил день похорон. Сотни людей вышли проводить Клаву Назарову в последний путь.

Соседки вели под руки Евдокию Фёдоровну. Ребятишки, с недетской печалью на лицах, несли перед гробом зелёные венки. Петька Свищёв почему-то держал в руке помятый пионерский горн.

А люди всё прибывали. Они шли из-за моста, с верхних улиц и, суровые, сосредоточенные, вливались в общий поток.

Замешавшись в толпе, шагали вместе со всеми и комсомольцы.

На углах стояли какие-то люди в штатском и фотографировали идущих за гробом.

Похоронная процессия прошла по Набережной улице, пересекла Базарную площадь, потом миновала тихую Школьную улицу и приблизилась к городскому кладбищу.

Скупо светило зимнее солнце. Деревья стояли седые и пушистые от инея. Под ногами сотен людей жёстко скрипел сухой снег.

Могила была вырыта под старым развесистым клёном.

Евдокия Фёдоровна в последний раз припала к груди дочери.

— Спи спокойно, хорошая ты душа… живой огонёк наш, — громким шёпотом произнесла пожилая незнакомая женщина, склонясь перед гробом в низком поясном поклоне.

И в ту же минуту откуда-то из середины толпы вырвался яростный, громкий девичий голос:

— Прощай, Клаша! Наши за тебя отомстят!..

Комсомольцы, отыскав друг друга глазами, переглянулись.

Федя осторожно пробрался к Варе Филатовой, по самые глаза завязанной старушечьим платком.

— Ну, разреши! Хотя бы несколько слов! — умоляюще шепнул он. — Какого человека-то хороним…

— Нельзя, Федя! — Варя с силой сжала ему руку. — Надо думать о завтра. А здесь полно переодетых полицаев. Да, кстати. Кто это крикнул сейчас?

— Кажется, Шурка Бобылёва. Знаешь, что в комендатуре работает…

— Надо её запомнить.

Гроб медленно опустили в могилу. О деревянную крышку застучали рыжие, промёрзлые комья земли.

Заголосили старухи, молча заплакали женщины, девчата. Мальчишки вслед за взрослыми с угрюмой сосредоточенностью, словно боевые пращи, брали комья мёрзлой земли и кидали их в могилу.

И вдруг острый, пронзительный звук повис над кладбищем — это Петька Свищёв поднёс к губам старый пионерский горн и выдул зовущую, хватающую за душу ноту, будто хотел всем напомнить, как честно и храбро прожила свою жизнь старшая вожатая Клава Назарова.

В конце декабря в пуржливый вьюжный вечер юные подпольщики собрались на квартире Вари Филатовой. Говорили об очередных делах, о том, где достать взрывчатку, где заложить мины, с кем переправить собранные сведения Седому: Саша Бондарин до сих пор не вернулся из партизанского отряда, и это не на шутку тревожило подпольщиков.

Потом ребята стали докладывать о новых членах организации.

Варя сообщила, что она установила связь с Шурой Бобылёвой из комендатуры. Девушка ненавидит немцев и готова беспощадно мстить за Клаву. Сейчас Шура выполняет одно задание, а потом её можно будет принять в организацию.

— У меня на лесозаводе тоже двое наклёвываются, — сказал Дима Петровский. — Хорошие ребята, злые. Вчера циркулярную пилу запороли, да так ловко, что комар носа не подточит. Думаю, что их можно под присягу подводить.

— А мы вчера вроде боевого рейда провели, — поделился новостью Сенька Нехватов из Рядобжи. — Немцы там на луговине стогов наметали. Ну, мы их и попалили. Сработали с перевыполнением: по три стога на брата пришлось. Это мы в память наших — Клавы, Ани и Володи.

В комнате стало тихо.

Неожиданный стук в боковое окно заставил всех вздрогнуть.

Варя посмотрела через занавеску на улицу, потом вышла в сени.

— Кто там?

— Это я… Кооператор.

Варя открыла дверь и столкнулась с заснеженным Сашей Бондариным.

— Наконец-то! А мы уж думали…

— Всё ладно. Только я не один. Со мной товарищ. Войти можно?

Варя ввела в комнату Сашу и его товарища. «Товарищ», закутанный в полушубок и шерстяной платок, оказался девушкой лет двадцати, широколицей, приземистой, темноглазой и чем-то неуловимо напоминавшей Клаву Назарову.

— Знакомьтесь, Маша Дятлова, — представил Саша. — Радистка.

— Радистка? — удивилась и обрадовалась Варя. — К нам?

— Да, Седой прислал. Вот из-за неё и задержался. Все ждали, когда её с Большой земли в партизанский лагерь забросят.

Саша рассказал, как прошло его первое путешествие к партизанам.

— А про Клаву и Аню в отряде знают? — глухо спросила Варя. — Всё, до конца?

— Знают, дошли слухи. Седой на себя стал не похож… Спрашивает, что с остальными подпольщиками.

— Живём вот. — Варя кивнула на ребят. — Собрались, о делах говорим.

— Седой так и наказывал, — передал Саша, — борьбу продолжать, как при Клаве. Тебе поручено возглавить организацию. Для помощи и лучшей связи он посылает нам радистку.

— А где у вас это самое… аппаратура? — спросила Варя.

— А мы её, не доходя до города, в соломе спрятали, — пояснил Саша. — На всякий случай. Надо будет для рации место найти, Машу на работу устроить, обжиться ей помочь. Паспорт-то немецкий у неё есть, партизаны снабдили.

— Понятно, одним словом, — кивнула Варя. — Займёмся. Комсомольцы, усадив радистку за стол, стали нетерпеливо расспрашивать её о Большой земле, о Красной Армии, о Москве…