– Спасибо. – Она поцеловала его в щеку и покраснела от стыда за все то, что причинила этому в общем-то славному человеку.

Когда она рассказала Валентину о том, что произошло в квартире за время его отсутствия, он хохотал до слез.

– Представляю себе его глаза, когда ты назвала его старой скотиной!

Они поужинали и легли спать. Но Наталия все же не выдержала, оставила спящего Валентина одного в постели, а сама с телефоном заперлась на кухне. Позвонила домой Сапрыкину:

– Сережа, это я. Послушай, это очень важно… В той больнице, где работал Бурковиц, есть сестра Маша, она неплохая и сообразительная девушка. Свяжись с ней, пожалуйста, и спроси, не сможет ли она по всем журналам – причем не обязательно их клиники – узнать фамилию врача, который повторно оперировал Полину?

– Повторно? – У Сапрыкина был заспанный голос.

– Да, ты не ослышался. Если ты поможешь мне в этом, то считай, что дело закончено, и можно будет сдавать его, как у вас говорится, в архив.

– А Логинов, между прочим…

– Про Логинова потом… Ты же знаешь мой телефон?

– И не только телефон – мы теперь знаем даже твой, вернее, Полинин адрес. Вот поэтому Логинов…

– Послушай, мне сейчас не до него. И еще: будет лучше, если вы с этой Машей сообщите мне телефон этого самого хирурга. Объясните, что это в его же интересах… Напугайте его, в конце концов…

– Хорошо. Жди. Но только мне сначала надо найти твою Машу…

Она вернулась в постель, но сна все равно не было.

На кухне, на столе, лежала та самая газета, которую ей подарил бармен из ресторана на Гоголевском бульваре. Она вспомнила «журналиста» в красной блузе и окончательно пришла в себя. «Это Фальк такой благородный и не станет меня наказывать, а я все-таки не такая…

Я хочу отомстить этому подонку, который работает на Родионова. Ведь он мог меня убить…»

Она достала чистый лист бумаги и принялась писать заявление в милицию, официальное, с подробным описанием нападения. Но очень скоро ей это занятие наскучило: она понимала, что этого «журналиста» все равно не найдут…

Она отшвырнула от себя исписанные листы, и тут ее внимание привлек газетный заголовок: «Рыжая девушка осталась без кофейника». Пробежав взглядом столбец, Наталия сначала хмыкнула, а потом застонала от раздиравшего ее смеха: «…как выяснилось, – говорилось в статье, – картины Роже Лотара, которые были выставлены совсем недавно на аукционе в Париже, оказались подделкой. Особенно поразила покупателя, имя которого по понятным причинам не называется, известная работа Роже Лотара „Рыжая девушка с кофейником“. Оказывается, в состав красок, которые использовал при работе художник, сделавший эту (неплохую, кстати) копию, входили оригинальные вещества, которые при первой экспертизе, как ни странно, показались ровесниками самого художника, то есть их параметры совпадали с параметрами именно тех красок, которыми пользовался Лотар. Однако по истечении времени эти краски постепенно теряли свою яркость, а некоторые и вовсе исчезли. Так, к примеру, исчез серебряный кофейник с подноса рыжей девушки, растворился, что называется, в воздухе… Этот уникальный случай подробнейшим образом описан в журнале „Paris-Match“…»

«Мне еще рано уезжать из Москвы…» Наталия аккуратно сложила газету и спрятала в сумку. Мысль о том, что и Агеева обманули, подменили лотаровские полотна, пока он отсутствовал в С., вызывала смех. В случае же, если Агеев сам лично принимал участие в продаже еще одной партии фальшивых картин (вполне возможно, что у него было три, а то и четыре копии коллекции), Фальк по сравнению с ним просто ребенок.

Ожидая звонка, Наталия нервничала, а потому вздрогнула, когда телефон, на который она смотрела всю ночь с надеждой, наконец зазвонил. Она сорвала трубку, чуть не уронив сам аппарат:

– Да-да, я слушаю… Кто это?

– Вы Наталия Валерьевна Орехова? – услышала она довольно близкий и отчетливый мужской голос.

– Да, – удивилась Наталия, потому что надеялась услышать либо голос Сапрыкина, либо голос Маши. – А вы кто?

– Моя фамилия Фролов. Виталий Фролов, тот самый хирург, который оперировал Цареву Полину Валентиновну. Мне сказали, что я должен вам позвонить в интересах следствия.

– Да-да, все правильно, – перевела дух Наталия, – значит, это вы делали операцию Полине?

– Да. Я и раньше хотел прийти и все рассказать, но почему-то боялся. Понимаете, я знал Полину…

– Постой, Фролов, Виталька, это ты? – До нее вдруг дошло, что Фролов – их одноклассник, ее и Полины. Очкарик, тихоня, который вынужден был прогуливать уроки со всем классом «за компанию», но никогда никого не закладывал, не в пример таким же отличникам, как и он в параллельных классах. – Это же я, Наташа Орехова… Ты помнишь меня?

– Наташка, это ты? Господи, а я тут со страха чуть не умер, когда мне позвонили из милиции и в строгом порядке…

– Да, это я подняла столько шуму… Рассказывай, какую еще операцию ты сделал Полине?

– Как-то неудобно все это рассказывать по телефону, но раз это так важно, то скажу… Понимаешь, у нее воспалился шов после аппендицита… а встретились мы с ней совершенно случайно на улице… Я ее сначала не узнал… Такая шикарная, красивая, хотя красивой она ведь никогда не была… Но что-то в ней изменилось… Так вот, мы зашли с ней в кафе, взяли по чашке кофе, и она начала расспрашивать меня о том о сем. А потом, когда узнала, что я хирург, призналась в том, что у нее болит шов. Я сказал, что буду ждать ее у себя утром. И она пришла. Если честно, то мне просто хотелось, чтобы она пришла… Не поверишь, но я даже попытался приударить за ней, пока не понял, что у нее в голове другой мужчина. Короче, она пришла, я посмотрел ее шов и сказал, что у нее началось воспаление. Правда, она смазывала его какой-то мазью, но все равно… было сильно запущено… Кроме того, она сказала, что чувствует в правом боку какое-то покалывание. В это время ко мне в кабинет вошел рентгенолог, и, услышав про покалывания, он в шутку предположил, что Бурковиц – это тот самый хирург, который ее оперировал, – оставил у нее в животе ножницы. Мы еще посмеялись тогда, а она вдруг возьми и скажи: сделайте мне снимок. Ну мы и сделали. Представляешь, он действительно оставил у нее в полости какую-то капсулу. Странно, что она не пожаловалась ему сразу после операции…

– Она не могла: Бурковиц умер от сердечного приступа в тот же день, когда делал ей операцию…

– А… понятно. Так вот, я предложил Полине прооперировать ее под местным наркозом, достать этот предмет – мы ведь тогда еще не знали, что это капсула, – и она согласилась. Ты же понимаешь, что такое местный наркоз, – короче, я ее резал, а она рассказывала мне про свою московскую жизнь, смеялась и, конечно, материлась. Я достал эту штуку, промыл нагноение, обработал старые швы, наложил новые и посоветовал ей вести спокойный образ жизни…

«Куда уж спокойнее…»

– Просто не верится, что ее нет в живых. И черт занес ее на эту крышу!

– А что вы сделали с капсулой? Неужели тебе не интересно было, что это такое?

– Она взяла ее и сказала, что оставит себе на память.

– И вы не вскрывали ее?

– Да нет. А разве она вскрывается?

Я так понял, что эта штуковина имеет отношение к новому оборудованию в операционной Бурковица…

– Понятно. И она просила тебя никому не рассказывать про нее?

– А ты откуда знаешь? Да, она действительно попросила меня об этом, но только через пару дней после операции… Такие дела.

– А про саму капсулу ничего не говорила?

– Нет. Сказала, что хочет съездить на недельку в Москву, уладить кое-какие дела, а потом вроде бы она собиралась выйти замуж, что ли…

– И на этом история закончилась? Больше ты ее не видел?

– Видел, – сказал после некоторых раздумий Фролов, – только не ее, а некоего Гурова, ее жениха. Я уж не знаю, как он вычислил меня, но пришел с очень странной просьбой… Вы же одноклассник, говорит, так поговорите с Полиной, у нее будет ребенок, а шов-то у нее воспален… Может, вскрыть его? И тогда я понял, что она ничего ему не сказала про мою операцию и про капсулу. Не знаю, наплел ли он мне про ее беременность…