— Это хорошо.

— Да, конечно.

— Но вот Констанс…

— Не боитесь же вы ее!

— Боюсь. Вы не представляете, какая она въедливая. Помню, я проглотил запонку и прикрепил манишку такой медной штукой для бумаг. Что было!..

— Понимаю. Но сейчас вам бояться нечего. Как ей вас заподозрить?

— Она знает, что я не люблю этих мальчиков. Они сбили с меня цилиндр, а главное — дразнили Императрицу. Догадается…

— Исключено, — заверил его лорд Икенхем. — Вы — вне опасности. А если что, берите пример с Перси, стойте насмерть. Доказательств нет. Ну, мне пора. Меня ждет гамак.

Оставшись один, лорд Эмсворт, утешенный этими словами, все же не мог приняться за книгу о свинье и глядел куда-то, когда раздался стук в дверь, и он задрожал.

— Войдите, — пролепетал он, хотя разум подсказывал, что это не Констанс, та не стучится.

Это была Лаванда, заметно приосанившаяся, ибо вечером герцог вручил ей чек и она собиралась в Лондон, развлечься. Нельзя сказать, что она скакала, как холмы, но была к этому ближе, чем обычно. Подходя к библиотеке, она напевала какую-то авангардистскую музыку, размышляя при этом о машинописном бюро.

Все шло у нее прекрасно. Она могла назвать с ходу десяток поэтов и эссеистов, которые вечно что-то пишут. Назначить поначалу не очень высокую цену, и все эти Обри, Лайонелы и Люцианы ринутся к ней, а там разнесется слава, и пойдут клиенты попроще. Она знала, что каждый приличный мужчина, не говоря уж о женщине, пишет роман, а значит — ему нужны как минимум три экземпляра.

По этим причинам она почти весело обратилась к хозяину.

— Простите, лорд Эмсворт, — сказала она, — леди Констанс отпустила меня до завтра в Лондон. Вам ничего не привезти?

Узнав, что привезти ничего не нужно, она ушла, а он остался наедине со своими мыслями. Им он и предавался, когда снова услышал стук в дверь. На сей раз это был новый гость, друг Икенхема из Бразилии.

— Можно с вами поговорить? — спросил он.

Допросив и отпустив Лаванду, леди Констанс ушла к себе, просмотреть утреннюю почту. Одно письмо было из Нью-Йорка, от Джеймса Скунмейкера, и она читала его с обычным удовольствием, когда дверь распахнулась. Не успела она проговорить: «Кларенс!», ставя его на место, как увидела его лицо, и уже говорить не могла.

Он был сиреневый, а глаза, в обычных случаях — кроткие, дико сверкали сквозь пенсне. Такие приступы случались раза по два в год и усмиряли даже ее, ибо безответный брат, которому достаточно сказать: «Кларенс!», превращался в ураган канзасского типа. Ярость угнетенных страшна; вспомним Французскую революцию.

— Где эта гадина? — крикнул он, словно никогда не сворачивался в шарик под взглядом секретарши. — Ты ее видела? Ищу, ищу!..

— Я отпустила ее в Лондон, — едва ли не кротко ответила леди Констанс.

— А, да! — воскликнул лорд Эмсворт, который это забыл.

— Да. да, да, она говорила.

— Зачем она тебе?

Подутихший было граф разъярился снова. Пенсне плясало на кончике шнурка, как всегда в такие минуты.

— Я ее выгоню!

— Что?

— Да, да, да, да. Этого Бурбона я выгнал.

Нельзя сказать, что леди Констанс заблеяла, но примерно такой звук издает воспитанная овца, если ее напугать во время еды. Она не так уж любила Джорджа Сирила — зато знала, как его ценит Кларенс, и поверить не могла, что тот добровольно расстался с ним, как не могла бы поверить, что она сама добровольно расстанется с Биджем. Слова герцога всплыли в ее памяти; да, он сошел с ума.

— Что ты говоришь! — вскричала она, а лорд Эмсворт, изловивший пенсне, помахал им перед ней, как ретиарий — сетью.

— То, — отвечал он, надевая пенсне и сверкая сквозь него глазами. — Я его уволил и пригрозил застрелить, если он не уйдет.

— Что ты говоришь!

— Опять?!

— Нет, нет, прости. Я просто удивилась.

— Ничего удивительного. Они с этой Лавандой хотели украсть Императрицу.

— Что…

— Ты глухая? Хотели украсть Императрицу.

— Что…

— Если ты еще раз скажешь: «Что ты говоришь», — сурово заметил лорд Эмсворт, — пеняй на себя. По-видимому, ты мне не веришь.

— Как же мне поверить? У мисс Бриггз самые лучшие рекомендации. Она окончила Лондонский экономический колледж.

— Значит, там учат красть свиней.

— Что ты…

— Констанс, я тебя предупреждал!

— Прости! Я хотела сказать, что ты ошибся.

— Как бы не так! Мне все рассказал Мериуэзер, друг Икен-хема. Кому-то понадобилась Императрица, и он подкупил твою Лаванду. Парслоу — во Франции, значит — не он. Хотя мог написать…

Леди Констанс сжала виски.

— Мериуэзер?

— Ну, ты его знаешь. Такой, вроде гориллы.

— Кто ему сказал?

— Она.

— Она?

— Да, да, да. Набирала сообщников. Так и сказала: крадите, а то разоблачу. Представляешь, как он расстроился!

Леди Констанс, отпустившая было виски, сжала их снова.

— Разоблачит? — хрипло прошептала она. — В каком смысле?

— То есть как — в каком? Ах, в каком? Да, я не сказал! Он не Мериуэзер. Забыл, кто он. Не в том дело. Эта Лаванда узнала, что он — не он, и стала ему грозить.

— Ты хочешь сказать, что он приехал к нам под чужим именем?

Что это такое, она знала. В последнее время замок просто кишел самозванцами, среди которых не так давно выделялись лорд Икенхем и его племянник. Хозяйка устает, когда каждый второй гость называет себя чужим именем, и леди Констанс иногда казалось, что в Бландингском замке самозванцы просто водятся, как мыши.

— Кто же он такой? — спросила она.

— Не помню, — сказал лорд Эмсворт. — Он говорил, а я забыл. Какой-то священник.

Леди Констанс поднялась и воззрилась на него, словно он не старший брат, а фамильный призрак, который появляется в замке, если верить слухам, когда кто-нибудь в их семье приближается к смертному часу. С той поры, как она узнала о прискорбном увлечении Майры, ей претили упоминания о священниках.

— Что ты сказал?

— Когда?

— Он священник?

— Кто?

— Мериуэзер.

— Ах, да, да, да! — приветливо (или «с идиотским восторгом», как сказали бы некоторые) отозвался лорд Эмсворт, чья ярость уже улеглась. — Священник. Не похож, конечно. Потому он и не хочет красть. Им нельзя. Ты подумай, его могут выгнать, а он меня предупреждает! Не могу, говорит, совесть. Прекрасный человек. А как понимает свиней! Странно, а? Я думал, в Бразилии их нет. Да, вспомнил. Его фамилия Бейли. Это очень трудно, у него две фамилии, своя и чужая. Чужая — Мериуэзер, а своя вот Бейли.

Леди Констанс беззвучно закричала. Надо было знать, горько сокрушалась она, что лорд Икенхем не привезет к ним друга без задней и гнусной мысли. Но что он дойдет до такой низости, она предположить не могла. Вот почему Майра с недавних пор совсем другая! Что ж (тут губы гордой хозяйки грозно поджались), скоро замок лишится пятого графа и его клерикального друга.

— Бейли, — повторил лорд Эмсворт, — преподобный Катберт Бейли. Я сказал Икенхему, что была такая песня, мы ее в детстве пели. Понять не могу, почему его называли Мериуэзером! Глупо, а? Если ты Бейли, при чем тут Мериуэзер? Чепуха какая-то.

— Кларенс!

— А песня хорошая, — продолжал он. — Мелодичная. Слова я забыл, да я их и не знал, а припев такой: «Вернись домой, Билл Бейли, а-а-а-а-а-а!» Как там дальше? Вроде бы: «Я жду тебя». На три такта: «Те-е-бя».

— Кларенс!

— А?

— Сходи за лордом Икенхемом.

— Каким лордом?

— Икенхемом.

— А, Икенхемом! Да, да, да, с превеликим удовольствием. После завтрака он лежит в гамаке.

— Попроси его, если ему не трудно, встать и зайти ко мне, — сказала леди Констанс, опускаясь в кресло, где и дышала через ноздри в полном спокойствии. Губы ее сжались, взор был тверд, и даже отважный Икенхем понял бы, что она вот-вот скажет: «Вышвырните этих людей из замка, если возможно — на что-нибудь острое».