Завершив завтрак, герцог вышел на террасу, чтобы выкурить в шезлонге первую сигару и почитать «Тайме», но не успел он выпустить дым и развернуть газету, как покой его потревожил высокий голос. Судя по визгу над ухом, его настиг юный Джордж, снова не предупредив о приближении.

Чтобы ударить Джорджа, пришлось бы встать, но взглянуть можно было и из кресла.

— Пошел вон! — сказал герцог.

— Хотите меня прогнать? — уточнил внук хозяина. — А я вам расскажу про палатку.

— Какую еще палатку?

— Ну, ту, что ночью подрезали.

— А, эту?

— Да, только ее подрезали утром. Как вы думаете, кто?

Герцог раздраженно заерзал, сокрушаясь о том, что доброта снова привела его в Бландингский замок. Старая история… Вспомнишь, как скучно живут Эмсворт или там Конни, пожертвуешь собой, и пожалуйста — прыгают в воду, грабят, визжат над ухом, ад какой-то.

— То есть как, что я думаю? По-твоему, у занятого человека есть на это время? Пошел, пошел, дай газету почитать!

Подобно многим своим сверстникам, Джордж обладал настырностью слепня. Он присел на каменные плиты, сбоку от шезлонга. Моллюски на скалах могли бы поучиться у него технике.

— Газету! — презрительно крякнул он. — Вы лучше меня послушайте.

Герцог невольно заинтересовался.

— А ты все знаешь? — не без иронии спросил он.

— Ну как же! — отвечал Джордж. — Подрезал веревки масон, левша, жует табак, долго жил на Востоке.

— Что-что? — удивился герцог.

— Это я так, для красоты. Дед их подрезал.

— Какой дед?

— Мой.

Герцог лишился речи. Как мы помним, он был невысокого мнения об умственном уровне лорда Эмсворта, но это переходило все границы. Однако, подумав, он понял, что тут что-то есть. В конце концов от свиньи до веревок — один шаг.

— Почему ты так думаешь? — спросил он.

Джордж охотно ответил бы: «У меня есть свой метод», но остерегся,

— Рассказать с начала? — проверил он.

— Да, да, — отвечал герцог, и прибавил бы: «Я обратился в слух», если бы знал такие выражения. Ему бы хотелось, чтобы мальчик не так верещал, но что поделаешь…

Джордж собрался с мыслями.

— Сижу я на кухне в пять часов…

— Что ты там делал?

— Так, смотрел, — осторожно ответил Джордж, знавший, что не все одобряют двойные завтраки, а герцог может сказать лишнее леди Констанс, главе этой школы. — Просто зашел и сижу.

— Да?

— Тут входит дед с ножом.

— С ножом?

— Вот таким! И сверкает глазами. Я думаю: «Ого!»

— Что?

— Ого.

— Почему?

— А что такого? И вы бы подумали.

Герцог прикинул и решил, что это вполне возможно.

— Я бы удивился, — сказал он.

— Вот и я удивился. И подумал: «Ого».

— Вслух?

— Ну, прямо! Кто это думает вслух? В общем, подумал, а потом пошел за ним.

— Почему?

— У меня свой метод, — с удовольствием ответил Джордж. — Хотел посмотреть, что он замышляет.

— Ага, ага. А он?

— Пошел к озеру. Крадусь за ним, он идет, доходит до палатки — и давай резать!

Герцог грозно запыхтел в усы.

— Если ты будешь шутить… — начал он.

— Какие шутки! Сам видел. Он-то меня не видел, я спрятался за куст. Вы читали «Собаку Баскервилей»?

Герцогу показалось, что идиотизм передался по наследству, через лорда Бошема, который приходился лорду Эмсворту сыном и был одним из самых глупых людей в Англии. Собак не читают. Но тут он подумал, что речь могла идти о книге, и спросил, верна ли его догадка.

— Ну, где Холмс и Ватсон сидят в болоте, — пояснил Джордж. — Вот так и я, только тумана не было.

— Значит, ты все видел?

— Невооруженным глазом.

— А он резал?

— Невооруженным ножом.

Герцог задумался. Как многие мыслители, он скорбел о том, что в этом мире нет совершенства. При его широких взглядах, он не презирал шантажа. Казалось бы, пойди, скажи Эмсворту, и все! Отдаст любую свинью. Но нет. Ссылаться он может только на юного Джорджа. Если Эмсворт упрется, кто поверит рыжему кретину, который то и дело врет?

Под гнетом таких мыслей герцог едва слышал мерзкий дискант, верещавший теперь о каких-то съемках. Кино он не любил.

— Какое мне дело до идиотских актеров? — спросил он.

— Это не актеры, — ответил Джордж, — это дед.

— Как?

— Да я ж говорю, что снял его камерой!

Герцог дернулся, словно и впрямь был моржом, а его пронзил гарпун.

— Когда он резал веревки? — еле выговорил он.

— То-то и оно. Пленка — там, у меня. Съезжу сегодня в Маркет Бландинг, проявить.

Герцог трепетал, онемев от эмоций.

— Ни в коем случае! — наконец выговорил он. — И никому не говори!

— Да я только вам. Я думал, вам понравится.

— Что тут может нравиться? Это очень серьезно. А вдруг этот фотограф узнал бы твоего деда?

— Ух, и верно! Думаете, протрепется?

— Конечно. Имя вашего рода будет…

— Опозорено?

— Да. Все решат, что твой дед не в себе.

— Так он и впрямь не в себе!

— Не настолько. Что там, его посадят в сумасшедший дом.

— Кто?

— Врачи.

— Ну?

— Без всяких сомнений.

— Ой!

Джордж видел теперь, почему это очень серьезно. Деда он любил и ни за что не хотел, чтобы того обижали. Вынув из кармана жвачку, он принялся думать. Герцог подвел итоги:

— Ты меня понял? Джордж кивнул:

— Усек, шеф.

— Не говори идиотских слов. Пленку неси ко мне, я ее сохраню. В конце концов, ты еще ребенок.

— О'кей, хозяин.

— Какой я тебе хозяин? — возмутился герцог.

Расставшись с лордом Эмсвортом и опускаясь в гамак, лорд Икенхем улыбался, радуясь тому, что он опять успокоил и утешил человека. Погрузившись в приятные размышления, он услышал свое имя и снова увидел лорда Эмсворта, поникшего, словно лилия. Девятый граф вообще походил на клонящийся цветок; и те, кто хотел сказать о нем что-нибудь хорошее, говорили, что у него — профессорская сутулость. Лорд Икенхем и не ждал, что его друг докажет принадлежность к позвоночным, но даже его испугал такой горестный взгляд.

— Господи, Эмсворт! — воскликнул он. — Что случилось? Некоторое время казалось, что девятый граф только и может, что изображать глухонемого, которого разбил паралич.

Однако, в конце концов, он сказал:

— Я видел Данстабла.

Лорд Икенхем ничего не понял. Лично он предпочитал герцога не видеть, но как-то выдерживал встречи с ним и ждал того же от других.

— Что поделаешь, он тут гостит, — откликнулся пятый граф. — Поневоле натолкнешься. Может быть, он вас чем-нибудь расстроил?

Взор лорда Эмсворта стал таким, словно вопрос этот коснулся обнаженного нерва. Он издал тот самый звук, какой издавала любимая собака лорда Икенхема, когда собиралась извергнуть все, что съела за день.

— Он хочет забрать Императрицу!

— Кто бы не захотел?

— А я должен отдать!

— Что?!

— Если я не отдам, он скажет Констанс про веревки. Лорд Икенхем едва не потерял терпение. Казалось бы, он ясно объяснил, как себя вести!

— Дорогой мой, разве вы забыли, что я сказал в библиотеке? Стойте насмерть.

— У него доказательства.

— Какие?

— А? Ну, такие. Мой внук Джордж все это снял и отдал ему пленку. Это я подарил Джорджу камеру, на день рождения! — вскричал он так горестно, словно жалел, что по глупости завел сына, который может завести другого сына, своего. В мире слишком много внуков, думал он, ковыляя прочь, и слишком много фотокамер.

Лорд Икенхем вернулся в гамак. До сих пор он успешно вносил сладость и свет, но что былые триумфы? Человеку, который рад служить, важно настоящее; и пятый граф занялся горестями девятого.

Как их рассеять, он не знал. Когда так боишься сестры, выхода нет, видимо — надо сдаться герцогу. В жизни гораздо чаще, чем в кино, плохой человек побеждает хорошего. Данстабл ничуть не похож на зеленеющее дерево, но, по всей вероятности, расцветет именно он.

Так думал лорд Икенхем, закрыв для ясности глаза, когда к гамаку приблизилась величавая фигура.