— Там рядом гостиница. Можно поесть.

— Это хорошо.

— Вещи не забудь, я на машине. Поедем прямо в Бландинг. К обеду успеем.

— Бландинг… — сказал Плимсол. — Ах, да, конечно! Я же знал, что должен тебе что-то сказать. Я не еду.

— Что?!

— Не еду. Зачем мне чистый воздух? Я и так бодрее некуда.

— Да, Типпи…

— Все, — твердо сказал миллионер. — А вот поесть, это я согласен. Ты удивишься, какой я бодрый. Алкоголь — лучшее лекарство, я всегда говорил. Мало пьют, потому и не знают. В двенадцать, ну, там. Прекрасно. Замечательно. Ура-ура. — И Плимсол повесил трубку.

Фредди подумал было, не вызвать ли его заново, но тут же решил, что надежней обрабатывать медленно, за столом. Доналдсон Инкорпорейтед хорошо тренирует своих сынов. Они могут споткнуться — но не упасть.

Что до Плимсола, он взял шляпу, пожонглировал зонтиком, вышел и вызвал лифт. Через несколько минут бывший король Руритании[130] подсаживал его в такси.

— Харли-стрит, — сказал миллионер шоферу, — лошадей не жалейте.

Как известно, именно на Харли-стрит собираются в шайку врачи, а потому по всей улице проступила сыпь медных табличек. Только один квартал соединил Хартли Ремпинга, П. П. Борстала, Г. В. Чизрайта, сэра Аберкромби Фиг-Фига и Э. Джимсона Мергатройда. К Мергатройду Типтон и ехал.

Выбирать доктора наугад, по справочнику (Типтону понравилось его второе имя, потому что он когда-то был обручен с некоей Дорис Джимсон), выбирать наугад плохо тем, что, пока к нему не зайдешь, ничего о нем не знаешь, а когда зайдешь — уже не выйдешь. Поистине, ты прыгаешь во тьму.

Увидев Э. Джимсона Мергатройда, Типтон понял, что влип. Он надеялся на веселого, разбитного медика, который ткнет тебя в бок стетоскопом, сделает комплимент, расскажет анекдот, пропишет мазь и проводит с великой сердечностью, нашел же — угрюмого дядю с баками, который испарял йодоформ и с ранних лет ненавидел людей.

Ничуть не удивившись редкой в нашей время бодрости, Э. Джимсон глухо и сухо предложил показать сыпь. Рассмотрев, он покачал головой и сказал, что она ему не нравится. Типтон ответил, что не нравится она и ему, так что, раз они согласны, они с ней что-нибудь сделают. Главное, пояснил он, единодушие, истинная спайка. Есть такая песня, про добрую старую команду…

Тяжело вздохнув, Э. Дж. М. присобачил к его бицепсам резиновую ленту и стал ее стягивать, глядя при этом на какой-то аппарат. Сняв ее, он заметил, что не нравится ему и давление. Типтон осведомился, что это, — он и не знал, что у него есть давление; а Э. Дж. М. сказал — да, есть, и очень высокое, после чего принялся стучать по спине. Задав несколько нескромных вопросов, он произнес приговор.

Сыпь как таковая, сказал он, — это еще ничего. Сыпь как сыпь. Но вкупе со всем прочим она показывает, что у пациента — застарелое алкогольное отравление. Слова о том, что в жизни он не чувствовал себя лучше, Э. Дж. М. парировал фразой: «Да, так оно и бывает». Затишье перед бурей, образно выразился он, подъем перед крахом.

Когда Типтон поинтересовался, что означает здесь «крах», Э. Дж. М. (первое имя Эдвард) сказал без обиняков, что, если пациент немедленно не уедет в тихое место, на воздух, у него начнутся галлюцинации.

— Галлюцинации?

— Да.

— Какие?

— Это сказать трудно. Одни видят одно, другие — другое. Ящериц, пауков… разные лица… К примеру, один весьма знатный пациент, тоже развлекавшийся в Лондоне, видел карлика с черной бородой.

Выходя от врача, Типтон уже не сиял, но бормотал: «три гинеи… нет, три гинеи просадил! И на что?» Бормотал он горестно, ибо, несмотря на мотовство, был человеком бережливым. К довершению бед в такси он заметил, что оставил сигареты на ночном столике, и велел ехать в отель.

Врачу он не верил. Если бы тот попал на один из тех ранних часов, когда молодой миллионер сидел со льдом на лбу и пил соду, ему бы удалось внушить свои дикие вымыслы. За эти два месяца были минуты, когда Типтон Плимсол пошел бы в монастырь; но сейчас, в солнечное утро… Чушь какая-то. Надо его проучить, чтобы зря не трепался.

Как это сделать, он знал. Идем прямо в бар, выпиваем, возвращаемся к нему и говорим: «Вот что, любезный Мергатройд! Я насосался, как пылесос, — а поглядите! Где лица? А? Что скажете? Заливайте другим, мой милый».

Сказано — сделано. Бодро напевая, Типтон уселся у стойки и посоветовал бармену всерьез взяться за дело.

В эту самую минуту молодой человек, глядевший в бар с улицы, кинулся во вращающуюся дверь. Он был похож на приятную гориллу, но очень взволнован. Звали его Генри Галахад Листер. В ресторан он пришел, чтобы заказать свадебный завтрак.

Когда высокий и обстоятельный мужчина пылко влюбляется в маленькую, но удалую девушку, он нередко чувствует, что душу его размешивают багром. С тех самых пор, как в его жизнь ворвалась юная Пруденс, Генри Листер ощущал именно это или, если хотите, находился в вихре бури.

Повторим, он был обстоятелен. Любовь у таких людей течет разумно и медленно, от пристойнейшего знакомства к пышной свадьбе. Если кто-то создан для свадебной фотографии, то это — Генри Галахад.

И что же? После месяца тайных встреч и пылких писем он украдкой идет в регистратуру.

Конечно, все это — пустяки. Пожелай Пруденс голливудской свадьбы с оркестрами и киносъемкой, он бы сжал зубы и согласился. Главное, самая суть — что она будет его женой, остальное — частности; и все же иногда он падал духом. К примеру, ему не очень нравился этот ресторан.

Отель «Баррибо», обиталище миллионеров и магарадж, гордится тем, что лучше всех отелей поставит на место неподходящего клиента, так как обслуживающий персонал подбирают по одному признаку: умеешь ли ты скривить губы и правильно приподнять бровь.

Прекрасно понимая, что его одежда больше подходит для артистического кафе, Генри совершенно пал духом после разговора с метрдотелем. Этому вседержителю явно не нравился его галстук, и он не совсем понимал, как можно ходить в таких мешковатых штанах. Чувствуя себя чем-то вроде бродяги-мотоциклиста, несчастный Листер пошел к дверям, где поджидал, по всей видимости, бывший король Ру-ритании, еще при входе обдавший его презрением. Чтобы пройти мимо него, надо было выпить. И Генри свернул к Двери, ведущей в бар.

Заботливый архитектор сделал верхнюю часть этой двери стеклянной, чтобы посетитель мог проверить, нет ли там его кредиторов. Прижавшись к стеклу носом, Генри Листер увидел изящного молодого человека и растерялся, ибо не был уверен, что вынесет сейчас изящных молодых людей.

Но выпить хотелось, и он заглянул снова. Изящный человек был явно из тех, кто кинет взгляд на брюки и отвернется с сардоническим смешком. На третий раз впечатление это усилилось, тем более — на четвертый.

Типтон Плимсол заметил его со второго раза. За стойкой есть зеркало, в нем отражается дверь. И вот в этом зеркале между бутылками замелькало какое-то лицо.

Поначалу миллионер отнесся к нему легко.

— Никак не решится, — заметил он бармену.

— Сэр? — отозвался бармен.

Типтон ему объяснил, что нечто вроде гориллы смотрит в дверь и скрывается, но бармен сказал, что ничего такого не видел. Типтон задумался; ему показалось, что горилла очень пристально на него смотрит. Однако страху он не поддайся.

— Да вон же! — сказал он, когда Генри заглянул в четвертый раз.

— Где? — поднял голову бармен..

— Исчез, — отвечал Типтон.

— Бот как? — вежливо заметил бармен. — Погода хорошая, сэр.

Типтон думал дольше. Легкий трепет сменялся страхом. Чтобы стряхнуть его, он взял и открыл дверь.

За время, истекшее между этим поступком и четвертым появлением Генри, в игру вступил новый фактор — фамильная гордость Листеров. Генри Галахад устыдился самого себя. Победитель прошлогоднего матча боксеров-любителей испугался дылды в ливрее? Нет! Он кинулся во вращающуюся дверь, головой вперед, и был вознагражден — руританский король помогал выйти из такси герцогу или маркизу, а его не заметил. Чувствуя примерно то же, что отроки после печи. Генри Листер побежал к регистратуре.