— Профессия?

— Там, у нас, был репортером, а потом уехал сюда. Пишет роман, но как-то туго. Хмурится, бормочет: «Надо еще подчистить». Вы же знаете, что теперь читают. Если нет таких всяких слов, книгу не откроют. Ну, как на заборе.

— Напишем «Романист».

— Рискнем, напишем.

— Не могли бы дать его словесный портрет?

Кэй засмеялась. Секретарь подумал, что у нее — мелодичный смех.

— Ну, это легко, — сказала она. — Вылитая такса.

— Простите?

— Нос — вперед, глаза — карие, подбородка нету. Волосы, костюм, ботинки — рыжего собачьего цвета.

— А, понятно! Теперь — настроение. Он был спокоен, весел?

— В высшей степени.

— Как у него с деньгами?

— Какие уж деньги! Но вообще, этот крестный недавно умер, оставил миллионы. Бифф думает, он — прямой наследник.

— Словом, — сказал деликатный секретарь, — самоубийство мы исключим?

— Господи, конечно! Бифф в жизни себя не убьет, пока на свете есть блондинки.

— Он их любит?

— Обожает. Я боюсь, а вдруг он на какой-то женился? Но будем надеяться.

— Будем, мадемуазель. Другого нам не дано. Что ж, больше спрашивать не о чем. Не повторите ли вы сержанту то, что сказали мне?

— А надо? Может, обойдемся?

— Так положено. Нет, нет. Через эту дверь ходим мы с комиссаром и сержантом. Посетители выходят, а туда проникают с улицы.

Сержант вернулся к Джерри с видом дипломата, который долго решал важнейшую проблему.

— Все в порядке, — сказал он.

— Слава Богу, — сказал Джерри. — Знаете, я так и думал, что вы все устроите.

— Секретарь не возражает, — сообщил сержант через минуту-другую, прочитал заявление и медленно его протянул. — Подпишите. С нажимом, тут копирка. Спасибо.

Он наклеил марки, вынул из стола бумажник, из бумажника — двадцать франков, положил их в стол и запер его.

— Ну, все, — сказал он. — Вот вам второй экземпляр. Первый и копирку оставляем для архива.

— А бумажник? — спросил Джерри. Сержант устало улыбнулся.

— Зайдите через три дня в бюро находок, Рю Бурдийон, 36, — сообщил он с таким видом, с каким сообщают хорошую новость.

Джерри вскочил и схватился за голову.

— Да я завтра улетаю!

— Вы говорили.

— Где ж я буду ночевать?

Сержант развел руками и принялся за бумаги.

Кэй решила не ходить к сержанту — ей показалось, что беседа с ним не возвышает и даже не развлекает душу. Конечно, она ошибалась, он мог бы порассказать ей немало занимательного о бородках ключа; но ей это было неведомо. И вот она стояла на улице, у дверей, надеясь, что Джерри скоро выйдет.

Вышел он скоро, но не совсем в себе. Взор его блуждал, руки дрожали, грудь вздымалась. Затравленный олень, окажись он случайно рядом, похлопал бы его по плечу, с налету узнав своего.

Кэй бодро его окликнула.

— Привет! — сказала она. — Рада вас видеть, Жераль. Он предостерегающе поднял руку.

— Идете к сержанту? — хрипло спросил о«. — Не ходите. Рехнетесь.

Он прервал свою речь, всмотрелся и подошел поближе.

— Минутку, минутку… О, Господи!

Глаза у него вылезли, что модно среди улиток. После недавней беседы ему казалось, что жизнь навсегда лишилась света и смеха, но вот она возникла из мглы и совершила чудо, озарив его и согрев, как суп в одиннадцать часов.

Тогда, на «Мавритании», она ему очень нравилась, и пусть какой-нибудь циник не говорит, что на море понравится кто угодно. Тот же циник не снискал бы успеха, сказав сейчас, что всякий обрадует, если он не сержант. Странные чувства зашевелились в Джерри, и он почему-то услышал звон колокольчиков.

— Господи! — сказал он. — Это вы!

— Так говорят, — отвечала Кэй, — когда гадают, кто это.

— Вы что, думаете, я вас забыл?

— А что такого? Плыли пять дней, два года не виделись. Тогда, в Шербуре, вы сказали: «Будем держать связь». Сказали, но не держали.

— Как я мог? Вы — в Париже, я — в Лондоне. Работа.

— Я очень рада, что вы ее нашли. На «Мавритании» вы волновались, что останетесь безработным. Хоть написали бы!

— Я не знал адреса.

— И я вашего не знала.

— А какой он?

— Рю Жакоб, 16. Загляните как-нибудь.

— Завтра лечу в Лондон.

— Вот уж корабли в ночи! Когда приедете?

— Через год, не раньше.

— Жаль. Ну ладно, расскажите о себе. Все в порядке?

— Да. То есть, нет.

— Так да или нет?

— Сейчас — в порядке, а пока вас не было — синяя жуть.

— Вы и сам какой-то синий. Видимо, от этой лампы. Пойдем выпьем кофе, а? Чего тут стоять!

Джерри вздохнул.

— Я бы рад, но у меня нет денег.

— Как, вам не вернули бумажник?

— Если бы вы знали сержанта, вы бы не спросили. Мухоловка, а не человек! А вы что, слышали?

— Когда я сидела у секретаря, ваш сержант к нам зашел.

— А, так вы его знаете! Это хорошо, иначе бы вы не поняли. Да, бумажник он не вернул. Надо зайти через три дня в бюро находок.

— Что в нем было?

— Все деньги и ключи.

— Значит, вам не войти в квартиру?

— Вот именно.

— Может, консьержка впустит?

— Там нет консьержки. Это, собственно, домик. Если войдешь — очень милый. К несчастью, я не войду. Какой уж тут кофе!

— Ерунда, я заплачу.

Шусмиты горды, и в обычных обстоятельствах Джерри бы отказался. Но после беседы с сержантом надо выпить.

— Да? — сказал он. — А капельку бренди можно?

— Конечно.

— Я отдам, когда вернусь к цивилизации.

— Чепуха какая.

— Спасибо!

— Не за что. Рада служить.

Бистро на соседней улице было того смиренного типа, который связывается в сознании с цинковой стойкой и столиками под мрамор; там было множество таксистов, выглядевших так, словно они трудились в подземной канализации, но Джерри показалось, что это — именно то, что Кубла Хан[46] назвал бы «услады храмом величавым». Садясь на стул, еще более твердый, чем у сержанта, он трепетал от благодарности к устроительнице пира.

— А вот скажите, — начал он, когда прибыли кофе и, видимо, карболка, оказавшаяся на поверку чем-то вроде бренди, — вы ходили к этому секретарю. В чем дело? Вы что-то потеряли?

— Странный напиток, — заметила Кэй. — Вероятно, им выводят пятна. Но какой-то смысл в нем есть. Потеряла? Еще бы! Я потеряла Биффа.

Джерри удивился.

— Биффа? То есть Биффа? Биффена?

— У меня один Бифф, и то много. Он исчез. Испарился. Его нет третий день.

— Господи! Представляю, как вы волнуетесь.

— Нет, не особенно. Загулял где-то.

— Да, на это он был мастер.

— И остался.

— Париж его не изменил?

— С чего бы?

— Пора бы жениться.

— Если найдется жена, которая с ним справится. Таких бульдожиц мало. Вроде бы в прошлом году нашел, хотя она не из бульдогов — спокойная, порядочная, правда, с железной волей. Зовут Линда Ром. Она бы с ним управилась, но нет, разорвала помолвку.

— Почему?

— Слишком чувствительная. Я очень люблю Биффа, но выдержит его только тюремная надзирательница, которая подрабатывает дрессировкой блох. В общем, жаль. Но поговорим о вас. Хочешь — не хочешь, а подумаешь, что вы попали в переплет. Как вы вернетесь в Лондон, если у вас нет денег?

— Это ничего, у меня билет и паспорт.

— Хорошо, а где вы будете спать? Об этом вы думали?

— Вполне. Видимо, в парке, на скамейке.

— Ну, что вы! Помолчите минутку, я что-нибудь измыслю.

Пока она размышляла. Джерри смотрел на нее поверх чашки, не надеясь — он знал, что проблема неразрешима, — а просто потому, что испытывал в этом поистине духовную потребность. Собственно, он мог бы смотреть на нее вечно.

— Есть! — сказала она.

Чувства буквально затопили его. Рядом шоферы затеяли шумную французскую свару, воздух дрожал от взаимных инвектив, но Джерри ощущал одно: перед ним не только прекраснейшая из всех, кто играл на палубе в теннис или пил одиннадцатичасовой бульон, но и первоклассный мудрец. Словом, тут, за столиком — та, кого он искал всю свою взрослую жизнь. Ее взгляд, завитки волос вокруг шляпки, манера пить кофе — все было таким, что сама мысль об отъезде вызывала дурноту. Он рванулся вперед, разлив немало карболки, и собирался, как выразились бы у него в газете, представить общую картину, когда она сказала: