Томительное ожидание продолжалось не меньше часа.

Наконец, вдалеке засветился огонек: это был факел, который нес с собой проводник. Огонь приближался все ближе и ближе, и, наконец, наши путешественники и матросы, собравшиеся на палубе джермы, увидели, как следом за арабом, несшим в руке факел, с торжествующим видом шествовал капитан Манорини.

На тонкой бечевке он вел за собой барана.

– Боже мой, сеньор Джузеппе,– воскликнул старик Гвиччардини,– мы уже боялись, что вы не вернетесь. Ведь на вас могли напасть шакалы.

– Они боятся огня и не осмеливаются подходить к нему ближе, чем на десять шагов. Но опасность подвергнуться нападению, действительно, была. Я чувствовал, что мы шли в окружении этих подлых тварей.

– Но я вижу, что вам все-таки повезло.

– Да. К счастью, они приняли деньги только не от меня, а от нашего проводника. Правда, долго торговались, не хотели уступать дешевле, чем за пять цехинов.

У сеньора Гвиччардини глаза полезли на лоб.

– Пять цехинов? За эти деньги в Европе можно купить целое стадо.

– Да. И проводник тоже сказал мне, что это чересчур дорого. Но они увидели, что перед ними европеец и ни за что не хотели уступать дешевле. Но мне так хотелось свежего мяса, что я не стал упираться. Так что, к радости их и моей, сделка состоялась.

Восторгу и ликованию путешественников не было предела. Правда, половину барашка пришлось уступить команде, которая, как оказалось, уже давно не ела жареного мяса.

К счастью, на корабле оказались небольшие запасы дров, но самое главное – прекрасный повар, который знал свое дело.

Вначале он заколол барашка и начертил его кровью на борту джермы большой крест от дурного глаза. Переводчик объяснил, что на Востоке очень боятся сглаза, и даже рассказал по этому поводу небольшую историю.

Некоторые люди обладают способностью наводить порчу своим взглядом. Влияние, которое дурной глаз может оказать на человека, очень велико. Самое безобидное, что может случиться с ним – он споткнется о придорожный камень или упадет в арык. Но это еще пустяки.

Бывает, что несчастный, которого сглазили, теряет сознание, заболевает и в скором времени умирает от истощения сил.

В дурном глазу обязательно по два зрачка. Если такой человек даже ненароком взглянет на тебя, то дела твои плохи.

Предохранить себя от сглаза можно по-разному. Но не все способы надежны. Можно носить на себе рога дикой серны или кусок коралла. Если ты встречаешься с человеком, у которого дурной глаз, нужно направлять их на него.

Еще на Востоке существует предание о том, что в тот момент, когда вы замечаете, что на вас устремлен дурной глаз, нужно дотронуться до железа или бросить несколько зерен кофе в голову того, кто на вас смотрит.

Еще один способ, которым можно сглазить – это расточение похвал человеку или предмету. Но, к счастью, не все обладают этим опасным даром и не всегда применяют его по своей воле.

Однажды переводчика, который нам рассказывал о сглазе, по делам занесло далеко от Египта, в Палестину. Там, в какой-то деревне он увидел, как юноша вдруг побледнел и упал на песок от страха при виде старого бедуина, который смотрел на него. Говорили, что этот бедуин сам находится под влиянием сглаза, но он в этом не виноват: дурной глаз у него от природы, и он сам страдал от того, что обладал такой зловредной силой.

После этого рассказа Фьора торопливо достала из своего багажа маленький псалтырь и прижала его к груди, не слишком надеясь на крест, нарисованный на борту джермы кровью барашка.

Правда, она не знала, кто может сглазить ее, но эта история ее почему-то очень напугала.

Иногда Фьоре казалось, что она способна предвидеть собственное будущее. Ее еще долго не покидало ощущение, что когда-нибудь на ее пути встретится человек, способный навести порчу взглядом.

Сейчас же, прочитав несколько молитв и поцеловав крест, Фьора спустилась на берег, где матросы раскладывали костер.

Повар, заколовший барашка, вспорол ему брюхо огромным острым ножом и начинил его финиками, изюмом, маслом, абрикосовым мармеладом, рисом и пряностями. Покончив с этим занятием, он очень аккуратно зашил шкуру барана и подтащил его к костру.

Выбросив горящие поленья, повар поместил барашка в центр костра, засыпав золой и раскаленными углями, как пекут каштаны, с той только разницей, что здесь огонь был совсем близко, и жар от него и был тем средством, которое должно было приготовить блюдо.

Чтобы мясо не сгорело, барашка несколько раз вытаскивали из костра и переворачивали.

Наконец, повар посчитал, что баран уже достаточно прожарился, достал его из костра и подал на огромном деревянном блюде.

Специально для Фьоры и Леонарды на песке расстелили большой ковер, принесенный с корабля. Остальные уселись прямо на песок.

Торжественное право начать предоставили капитану джермы. Пока он пристраивался рядом с барашком, Фьора негромко проговорила на ухо Леонарде:

– О таком блюде я читала у Гомера.

Капитан торжественно достал свой кинжал, одним ударом лезвия вспорол брюхо, запустил туда правую руку и извлек оттуда пригоршню ароматной смеси, которой был нафарширован баран.

Есть ее нужно было руками. Прежде чем первым попробовать, что получилось, капитан поднес свою полную пригоршню к носу каждого из европейских путешественников.

Запах, действительно, был замечательным.

Дыра в животе барашка дымилась, как кратер вулкана. Капитан Манорини, который выражал самое большое нетерпение, тоже запустил внутрь жареного барашка руку.

Но кожа европейцев, будь они трижды просолены и продублены морями, все-таки нельзя сравнивать с рукой араба, прожившего всю свою жизнь в песчаной пустыне.

Спустя несколько мгновений блаженная улыбка на лице Манорини сменилась гримасой ужаса.

– У меня горит рука! – заорал он. Стремясь поскорее избавиться от горючей смеси, он, даже не пробуя ее на язык, отправил в рот.

Из гортани его донесся сдавленный хрип, но с мужеством, достойным истинного властелина мора, Джузеппе Манорини проглотил горючую смесь и замер, не осмеливаясь открыть рот.

Фьора, Леонарда и сеньор Гвиччардини, затаив дыхание, наблюдали за муками несчастного моряка, который, наконец-то собрался с силами и промолвил: – Не делайте так, как я.

Фьора еще некоторое время колебалась – стоит ли повторять печальный опыт сеньора Джузеппе, но голод и желание попробовать экзотическое блюдо пересилили.

Она взяла немного смеси на кончике пальца правой руки и, убедившись в том, что это не так опасно, попробовала смесь на вкус.

Изумительно. Никогда прежде она не встречала ничего подобного. Может быть, это и есть та самая пища богов – амброзия.

Раз за разом Фьора отправляла в рот все новые порции сладкой и безумно вкусной смеси, а араб-капитан тем временем приступил к разделыванию самого барашка.

Он засунул кинжал за пояс, как убирают ненужную утварь, чем вызвал немалое изумление европейских путешественников. Потом, подцепив ногтями верхнюю часть мякоти совсем близко от позвоночника, он, точно заправский парижский мясник, отделил мясо от костей. Точно также он сделал с другой половиной позвоночника и жестом показал европейцам, что мясо можно есть.

И вновь Фьора испытала ни с чем не сравнимое чувство гастрономического наслаждения. Это было нежнейшее мясо, которое таяло на языке, словно мед. К счастью, арабы-матросы позаботились о том, чтобы накрыть платье Леонарды и Фьоры тонкими накидками: с мяса барашка сочился горячий жир.

После того, как европейцы взяли свою долю, блюдо передали остальным арабам. Они набросились на остатки барашка, и буквально в мгновение ока на блюде остался лишь белый скелет, гладкий и блестящий, как слоновая кость.

Матросы расправились с блюдом с такой неподдельной радостью, что Манорини гордо заявил:

– Я никогда не думал, что пять золотых цехинов могут сделать такое количество людей счастливыми, пусть они даже не веруют в Иисуса Христа.