На следующий день в сопровождении Леонарды и двух матросов, знавших город, я отправилась в бани.

После мечетей это самые великолепные сооружения в городах Востока.

Но прежде, на улицах я увидала нечто необычайное: целые толпы женщин, закутанных в белые или черные покрывала, обутых в короткие желтые сапожки. Их лица целиком закрывал лоскут ткани, напоминавший маску Домино на венецианских карнавалах, заостренную книзу. Он закрывал лицо, начиная от глаз, и прикреплялся к спускающемуся на лоб покрывалу с помощью золотой цепочки, нитке жемчуга или ракушек – в зависимости от благосостояния или прихоти владелицы.

Эти женщины передвигались верхом на ослах, впереди которых с палкой в руке шел евнух. Передо мной прошло, наверное, шестьдесят—восемьдесят, а может, и сто женщин. Это были обитательницы гаремов. Иногда шествие замыкал сам владелец гарема, также сидевший верхом на осле.

Меня привели к большому зданию незатейливой архитектуры, украшенному искусным орнаментом. Сначала я очутилась в просторном предбаннике, куда выходят двери комнат, где женщины оставляют свои накидки. В глубине его, напротив входа – плотно закрытая дверь.

Перешагнув порог, попадаешь в помещение, где жара еще нестерпимее, чем на улице. Правда, из предбанника еще можно спастись бегством, но стоит очутиться в одной из примыкающих комнат, как все кончено. Вы оказываетесь во власти двух женщин-служительниц и превращаетесь в собственность заведения.

К моему глубокому изумлению, именно это и произошло со мной. Не успела я войти, как мной завладели две банщицы неопределенного возраста и вида. В мгновение ока я осталась совершенно обнаженной. Затем, одна из них прикрепила к моим ногам гигантские деревянные котурны, и я сразу же стала выше на целый фут. Эта странная обувь не только лишала меня последней возможности вырваться на свободу, но, к тому же, водруженная на такую высоту, я чуть было не потеряла равновесие, если бы мои банщицы не поддержали меня под руки. Меня осталось только подчиниться.

Меня ввели в другую комнату, но, несмотря на полное смирение, я почувствовала, что начинаю задыхаться – настолько жара была невыносимой, а пар густым. Тут я решила, что мои спутницы по ошибке завели меня прямо в печь, и попыталась вырваться, но они заранее предусмотрели мое сопротивление и не дали мне даже повернуть назад.

Мгновение спустя, у меня по телу заструился пот и, к моему глубокому изумлению, я почувствовала, как дыхание возвращается, а легкие расширяются. Таким образом мы заходили еще в четыре или пять комнат, температура в которых так резко повышалась, что я уже было решила, что много тысячелетий назад человек ошибся в выборе своей стихии: истинное его предназначение – быть сваренным или зажаренным.

Наконец, мы очутились в парильне, но сначала я ничего не могла рассмотреть даже в двух шагах от себя – все застилал густой пар, а жара была такой нестерпимой, что мне показалось – я теряю сознание.

Закрыв глаза, я отдалась на волю своих проводниц, а они, протащив меня еще несколько шагов, сняли котурны и в полубессознательном состоянии положили меня на возвышение посреди комнаты, походившее на мраморный стол.

Однако, постепенно я стала привыкать и к этой адской температуре. Воспользовавшись тем, что мало-помалу прихожу в себя, я огляделась.

Как и все тело, глаза постепенно привыкли к окружающей обстановке и, несмотря на завесу пара, мне даже удалось рассмотреть некоторые предметы. Казалось, мои спутницы забыли обо мне. Я видела, что они чем-то заняты в другом конце комнаты, и решила воспользоваться короткой передышкой.

Наконец, я поняла, что нахожусь в центре большого квадратного зала, стены которого на высоту человеческого роста были инкрустированы разноцветным мрамором. Из кранов нескончаемым потоком в облаках пара струилась на плиты пола вода. Оттуда она стекала в четыре похожих на паровые котлы чана, стоявших по углам зала. Оттуда торчали женские головы, а на их лицах было написано выражение крайнего блаженства. Я так увлеклась этой сценой, что не придала должного значения возвращению моих банщиц.

Одна несла большую деревянную миску, полную мыльной пены, другая – мочалку.

Внезапно мне показалось, что в голову, в глаза, нос и рот вонзились тысячи игл: это турчанка-банщица плеснула мне в лицо своим снадобьем и принялась яростно растирать мне лицо, голову и плечи. Вторая банщица в это время держала меня за руки.

Боль была столь невыносимой, что я не выдержала. Оттолкнув одну банщицу ногой, а другую – рукой, я решила, что единственное спасение – это целиком погрузиться в воду.

Как же я была наивна!

Несмотря на то, что все чаны были заняты, я храбро окунулась в один из них. Там оказался кипяток!

Я закричала так, как, наверное, кричат только те, кого поджаривают на кострах в аду. Но мои соседки столь бесстрастно взирали на меня, что мне стало ясно: они не понимают причин моего беспокойства.

Я выбралась из чана почти так же стремительно, как погрузилась в него. Но каким бы коротким ни было омовение, оно возымело свое действие – с головы до ног я стала красной как рак.

На мгновение я замерла, решив, что все это снится мне в страшном сне. У меня на глазах люди заживо варились в кипятке и, по-видимому, получали величайшее наслаждение от этой пытки.

Это противоречило всем моим представлениям о том, что такое наслаждение, а что – страдание, потому что то, что заставляло меня страдать, другим явно доставляло удовольствие.

Я подумала, что отныне нельзя больше полагаться на собственные суждения, нельзя доверяться собственным чувствам, а потому не следует сопротивляться, что бы со мной ни делали.

Таким образом, когда, одетые в длинные балахоны, мои банщицы снова подошли ко мне, я уже полностью смирилась со своей участью и покорно последовала за ними к одному из четырех чанов.

Подведя меня к нему, они подали знак спускаться. Я подчинилась и погрузилась в воду, температура которой, как мне показалось, была вполне умеренной.

Из этого чана я перешла в другой, где вода была горячее, но все же терпимой. В нем, как и в первом, я оставалась не больше трех минут. Потом банщицы отвели меня в третий, Здесь вода была еще горячее, чем в предыдущем. И, наконец, я очутилась перед четвертым чаном, где мне уже довелось изведать муки, какие, должно быть, ожидают грешников в аду.

Прежде всего я попробовала воду ступней – она показалась мне достаточно горячей, но не такой, как в первый раз. Я осмелилась опустить в чан сперва одну ногу, потом – другую и, в конце концов, погрузилась целиком.

Каково же было мое изумление: вода больше не казалась мне кипятком. Правда, когда я вылезла из чана, цвет кожи у меня несколько изменился – из пунцового я стала малиновой.

Мои банщицы снова завладели мной, зачем-то повязали мне пояс, обмотали голову платком на манер тюрбана и провели меня в обратном порядке через комнаты, где мы уже побывали раньше. Причем каждый раз, когда температура воздуха понижалась, они непременно надевали на меня очередные пояс и тюрбан.

Наконец, я очутилась в той комнате, рядом с которой оставила одежду. Там уже были приготовлены мягкий ковер и подушка. С меня снова сняли пояс и тюрбан, нарядили в просторный шерстяной пеньюар и, уложив как ребенка, оставили в одиночестве.

Вот теперь я испытала бесконечное блаженство. Я чувствовала себя совершенно счастливой, но настолько ослабела, что, когда через некоторое время мои банщицы заглянули в комнату, меня нашли совершенно в таком же положении, в каком оставили.

Вместе с банщицами пришел мужчина. Если бы на мне не было пеньюара, я бы, наверняка, закричала от страха. Но, по счастью, я была одета, а потому его появление не вызвало у меня бурного негодования. К тому же, банщицы относились к мужчине так спокойно, словно он был совершенно бесполым существом.

Я сразу же подумала, что этот турок, наверняка, был евнухом. Он бросил лишь беглый взгляд на мое лицо и по-хозяйски остановился рядом.