— Мы могли бы подвезти пас в долину, — сказал Шел дон.

— Мне не нужно 6 долину, — последовал ответ. — Мне нужно в горы.

— Вы с ума сошли, — со свойственной ей прямотой сказала Марша— Вы там замерзнете.

— У меня есть шуба и перчатки, — возразил Будденбаум. — И если девочка выжила в такой мороз, то, безусловно, смогу и я.

— Сколько раз? — начал Гудхью, но Уитни, который си дел напротив Будденбаума по ту сторону костра и изучал его сквозь клубы дыма, перебил:

— Пусть идет, если хочет.

— Вот именно! — согласился Будденбаум. — Что ж… доброй ночи.

Когда он уже повернулся, чтобы идти, Нинни вдруг вы палила одно слово:

— Трубы.

— Прошу прощения? — остановился Будденбаум.

— Там, в горах, мы слышали звуки труб. — Она оглянулась на спутников в поисках поддержки, но все промолчали. — По крайней мере, Я слышала, — нерешительно продолжила она. — Да, слышала.

— Звуки труб?

— Да

— Странно.

— Да. — Она вдруг и сама престала верить в то, что говорила. — Конечно, это могло быть и… Я не знаю что.

— Гром, — подсказал Уитни.

— Спутать гром и трубы? Надо же. Что ж, пойду послушаю сам. — Будденбаум едва заметно улыбнулся Нинни. — Весьма признателен. — Он поклонился ей так учтиво, что Нинни едва не лишилась чувств.

Не прибавив больше ни слова, Будденбаум повернулся к ним спиной, вышел из круга света, и тьма поглотила его.

Выжили все, кто сидел той ночью у костра, Они добрались до конца пути, а потом много лет подряд трудились, плодились и процветали, оставив в прошлом страдания, пережитые по дороге на запад. Они не вспоминали о мертвых, несмотря на свои обещания. Не вернулись назад, чтобы найти останки и перехоронить достойно. Они никого не оплакивали. Они ни о чем не жалели.

Но ни о чем не забыли. Наедине с собой, в своих новых домах, они вспоминали о печальном событии той ночи, а еще чаще — о встрече со странным путником.

Каждый раз, когда Шелдон Стерджис варил себе кофе, он вспоминал Будденбаума и чувствовал стыд. Каждый раз, когда в дверь к Нинни Иммендорф стучался поклонник (случалось это нередко: женщины в ту пору редко оставались одиноки, а Нинни, ко всему прочему, готовила отличное рагу), она шла открывать и мечтала, чтобы за порогом оказался не Фрэнклин, не Бак и не Чарли, а Будденбаум, именно Будденбаум!

Каждый раз, когда преподобный Уитни поднимался на кафедру и рассказывал прихожанам об ухищрениях дьявола, он вспоминал человека с тростью, и голос его начинал звучать с особенной страстью, а слушателей пробирала дрожь. «Как будто он сам видел дьявола», — говорили люди после проповеди; ибо он говорил не о чудовище с рогами, а о чело веке, который в одиночестве, без помощников, без лошадей, бродит по свету в поисках потерянных детей, отбившихся от своего народа.

Когда Мэв достигла вершины, своего спасителя она не увидела, поскольку вокруг шатра стемнело и невозможно было разобрать, есть ли там вообще кто-нибудь. Мэв побаивалась этой встречи — ведь она сжульничала, когда нарушила обещание и явилась на это необыкновенное собрание; но другая часть ее души, напоенная сладкой кровью зверя, готова была встретить его гнев, лишь бы узнать побольше. Он не причинит зла, как бы ни рассердился, говорила себе девочка. Все равно — что сделано, то сделано. Она уже узнала здешние тайны.

Разумеется, кроме тайны шатра, но это она быстро исправит. Вход в шатер находился прямо перед ней, в нескольких ярдах от места, где она стояла. Однако вход был закрыт, и Мэв обошла шатер сбоку — пробравшись туда, где ее ни кто не заметит, — приподняла край ткани, присыпанный снегам, и проскользнула под ним.

Внутри стояла такая тишина, что Мэв затаила дыхание, испугавшись, что ее кто-нибудь услышит. Плотная тьма коснулась ее лица, словно рука слепого. Мэв не сопротивлялась, страшась только одного — что тьма ее отвергнет и выгонит из шатра Похоже, девочка прошла проверку, и через не сколько секунд прикосновение стало ласковым, даже немного игривым. Мэв ощутила, как тьма оторвала ее от пола и понесла в глубину шатра. Пришлось довериться этой силе, что оказалось нетрудно. Мэв почему-то знала, что здесь нет опасности, и в награду за ее доверие тьма начала раскрываться, словно бутон. По мере того как Мэв приближалась к центру шатра, перед ней, один за другим, распускались невиданные цветы. Тьма не поредела, тем не менее Мэв все отчетливее различала фигуры и формы, каких прежде не видели ее глаза. В шатре она не одна, поняла девочка: сотни гостей из тех же семейств, что ожидали снаружи. Тем, кто находился здесь, повезло, или они чем-то заслужили приглашение в волшебное место. Одни плакали от счастья, другие улыбались, у третьих на лицах читалось почтение. Мало кто обратил внимание на Мэв, двигавшуюся сквозь толпу, потому что все взоры были обращены к сгустку тьмы, еще не раскрывшемуся перед девочкой. Мэв сгорала от желания поскорее узнать, что там такое, и тоже повернулась к нему.

И вскоре он стал распускаться, форма, возникшая перед ней, походила на плод расцветшей тьмы. Мэв не знала для нее названия. Форма волновалась, будто змея или скорее множество змей, постоянно сплетавшихся в единый клубок в бесконечном, непрерывном движении. Этот клубок вливался внутрь самого себя, а потом являлся преображенным. Он делился на части, вновь соединялся, открывался подобно глазу или разлетался брызгами, как вода о скалы. Время от времени в центре метаморфоз начинала бить густая струя тьмы. Она срывала с темных контуров кожу, обрывки этой кожи распадались на крохотные клочки и поднимались в воз дух, как семена одуванчиков, посеянные в плодородной тьме.

Мэв как раз следила за одним из таких посевов, как вдруг заметила внизу, под летевшими семенами, две фигуры. Там сидели мужчина и женщина: лицом к лицу, рука в руке, склонив головы, словно в молитве. Они находились так близко друг к Другу, что Мэв вспомнила про Эбилин Уэлш и Билли Бакстера, хотя сама толком не поняла почему. Эти двое наверняка не замерзнут насмерть в поисках места, где можно соединить руки, преклонить голову или заняться тем, чем — как не раз видела дома Мэв — занимаются животные. Но разве смысл такого занятия не в том, чтобы родить детей? И разве форма, повисшая над этими двумя, не является слиянием их сущностей, вытекавших из приоткрытых губ подобно струйкам легкого дыма, чтобы сойтись воедино надо лбами?

— Там ребенок, — вслух сказала Мэв.

То ли тьма оказалась нерасторопной и не успела перехватить ее слова, прежде чем они сорвались с языка, то ли звуки речи были слишком увертливы и ускользнули от тьмы… Так или иначе Мэв сама увидела, как два слова вылетели изо рта бирюзовым и оранжевым языками пламени, слишком яркими в мягкой темноте шатра Они мгновенно протянулись к ребенку и тоже вступили в работу, заиграв отсветами в каждой точке его пульсирующего темного тела.

Женщина открыла наполнившиеся болью глаза и подняла голову, а ее муж встал, исторгнув из уст эфирную струю, и взглянул на дитя, которое породил.

Дитя пришло в беспокойство и стало меняться быстрее, чем раньше, словно краски Мэв дали новую пищу для его инвенций. Кажется, этой пищи оказалось слишком много. Менялось оно исступленно, и формы его стали неустойчивыми: они бесконечно превращались одна в другую и множились.

Мэв вдруг испугалась. Она попятилась на несколько шагов, а потом повернулась и бросилась прочь, расталкивая толпу. Вокруг все пришло в смятение, то тут, то там послышались встревоженные голоса, а тьма и сама была ранена и не сумела сдержать общего негодования. Мэв побежала к вы ходу, опасаясь, что ее сейчас схватят; правда, мало кто понял, что произошло, а тем более — кто преступник, так что Мэв благополучно добралась до полога, и никто не попытался ее задержать. Она уже нагнулась, чтобы нырнуть под край шатра, и тут оглянулась назад. Ребенок распадался на части, фор мы его менялись с чудовищной быстротой, лопались и разрушались. Родители его разделились и лежали в объятиях своих почтенных родственников, обессиленные и больные. Мэв заметила, что с женщиной случился жестокий припадок, и понадобились усилия всей семьи, чтобы ее успокоить.